Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди - [24]

– Откуда вы взяли этого, черного? – спросил он Мартина.

– Они там кишмя кишат в норе внизу, и большие, и маленькие, – сказал Мартин. – Садись к столу, почтенный.

Так провели они ночь. Они соорудили светильник из жира, который добыли из тюленьей печени, и коротали время, беседуя о тяжелой жизни и о малости тех средств к существованию, которые испокон веков отпущены ирландцам. Когда наступило утро, Старик сказал, что не привык он столь долгое время быть без картошки и что по этой причине он решил выплыть наверх и добраться до дома. Мартин одобрил эту речь, но, представьте себе, – Седрик протянул им руку для прощанья и пожелал счастливого пути.

– Нелегкая меня побери, – сказал Старик Мартину в сильном удивлении, – да и тебя тоже!

Тут О’Санаcа разъяснил свой взгляд на дело. Там, где он находился, он был защищен от непогоды, от голода и от презрения мира. У него были тюлени и для компании, и на обед. Дождевая вода стекала сверху, с потолка пещеры, и она могла послужить ему и подливкой, и вином на случай жажды. Нечего и думать, чтобы он покинул столь прекрасное и блаженное жилище после той нужды, которую он видел в Корка Дорха. Это точно, сказал он.

– Каждый живет своим умом, – сказал Мартин, – но у меня нет никакого желания дальше оставаться под водой.

Они оставили его там, и там он с тех пор и пребывает. С той поры его видывали иногда во время прилива, и внешность у него была запущенная и дикая, как у самих тюленей, и он бодро запасал для себя рыбу в компании с теми, чьим гостеприимством он пользовался. Я часто слышал, как соседи говорили, что хорошо было бы устроить охоту на О’Санаса, поскольку он к тому времени разжирел, как добрая форель, и поскольку светило зимнее солнце. Не думаю, однако, чтобы у кого-нибудь хватило смелости выйти на охоту за ним. По сей день он похоронен заживо, премного доволен и избавлен от голода и дождей у себя на западе, в Клох.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Тяжелая жизнь. – Времена потопа в Корка Дорха. – Мэлдун О’Понаса. – Пик Голода. – Я вдали от дома. – Невзгоды и бедствия. – Я перед лицом смерти. – Конец путешествия. – Ручей виски. – Вновь дома.

Так или иначе, мы влачили свою жизнь, сносили невзгоды, иногда отведывая картошки, и ничего другого не бывало у нас во рту, кроме сладостных слов ирландского языка. Даже в отношении погоды жизнь шла все хуже и хуже. Нам казалось, что внезапные ливни в Корка Дорха становились все сильнее и насмешливее с каждым годом, и то одному, то другому бедняге случалось утонуть посреди суши в той небесной блевотине, что извергалась на нас сверху в течение всей зимы; не было в то время покоя в постели тому, кто не умел плавать.

Широкие реки текли мимо дверей, и хотя они и вымывали всю картошку с наших огородов подчистую, правда и то, что вместо нее часто можно было найти на улице рыбу. Люди, благополучно ложившиеся в постель на твердой суше, с приходом утра обнаруживали, что кругом вода. По ночам часто видели, как мимо проплывают лодки с островов Бласкет, и неудачной считалась у народа в лодках та ночь, когда в сети их не попадалась свинья или поросенок из Корка Дорха.

Говорили, что О’Санаса приплывал ночью с запада, из Клох, чтобы взглянуть на родные места; но кто знает – не навещал ли нас попросту обычный тюлень? Надо сказать, что органы чувств подводили людей в то время, поскольку они страдали от голода и лишений, и вот уже три месяца, как им ни разу не доводилось просохнуть. Многие из них охотно обратили свои лица к вечности, а те, что остались в Корка Дорха, жили там с малой для себя пользой и со многими трудностями. Сам я однажды задал Седому Старику вопрос и получил от него совет.

– Как ты думаешь, о славный старец, – сказал я, – суждено ли нам когда-нибудь просохнуть?

– Наверняка не знаю, голубок, – отвечал он, – но если такая сырость продлится еще, я так думаю, что пальцы рук и ног у ирландских бедняков срастутся и впредь между ними будут перепонки, как у уток, так что они смогут плавать по воде. Для людей в человеческом облике это не жизнь, сынок.

– А уверен ли ты, – спросил я, – что ирландцы – люди?

– Этим словом их называют, милок, – отвечал он, – но проверить это никогда еще не удавалось. Мы не лошади и не куры, не тюлени и не призраки, и по этой причине полагают, что мы люди; но это всего лишь одна из точек зрения.

– Как ты полагаешь, почтенный старец, – спросил я, – наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?

– Будет все то, что ты назвал, – сказал он, – и еще ливень днем.

– Если так, – сказал я, – то думаю я, что хорошо живется О’Санаса на западе, в Клох. Он никакого горя не знает, покуда есть рыба в море ему на обед и яма, где он может поспать в Клох во время бури.

– Будь уверен, у тюленей есть свои заботы, – сказал Старик. – Народ этот мрачен и хмур.

– А бывало ли, – спросил я, – чтобы когда-нибудь раньше на нас обрушивались потоки дождя столь же мощные, как теперь?

Старик обнажил коричневые зубы в усмешке, – знак того, что не бог весть сколько ума было в этом моем вопросе.

– Уж конечно, бывало, несмышленыш, – сказал он. – Вся эта вода – мимолетный летний дождичек для того, кто знавал жизнь в былые годы. Во времена моего деда были люди, которые не видели ни сухой земли, ни безопасного места для сна с рождения до самой смерти и которые не пробовали ничего, кроме рыбы и дождевой воды. Рыба в те времена росла у нас на огороде. Те, кто не умел хорошо плавать, отправлялись в вечность.