Поймать Еврея - [12]

Ах, вот в чём дело, цель этого фестиваля — критика политики Израиля? Если так, я лучше потрачу время, отведённое мной на посещение фестиваля, иным образом: пойду на встречу с реальными антисионистами, желательно даже не светскими… Самые известные живут недалеко отсюда, в ультраортодоксальном районе Меа Шеарим, прямо рядом с древним Старым Городом.

* * *

Гуляя в этом ортодоксальном районе я замечаю вывеску:

"Раввинская семинария рабби Освенцима”.

— Освенцим? — спрашиваю я хасидов, стоящих у входа в семинарию.

— Да, — говорят они, — почему бы и нет? Освенцим был обыкновенным еврейским городом.

— Вы можете войти внутрь, — предлагают они, — и рабби Освенцима, находящийся теперь на небесах вместе с царем Давидом, пошлет благословение в ваших делах.

Я расхохотался, почему-то полагая, что это самая крутая шутка, которую я когда-либо слышал, и они тут же присоединяются к моему смеху.

Мы фотографируемся вместе, просто так, для удовольствия, и планируем, как бы отправить эти фотографии Адольфу Гитлеру в ад. Тому тоже стоит посмеяться.

Я продолжаю ходить по улицам Меа Шеарим, и мой мозг грызёт мысль: почему эти люди столь забавны, а светские кинематографисты так скучны?

Какой бы ни была причина этого незначительного различия, в данный момент у меня есть более горящая нужда — в диетической кока-коле со льдом. Есть жизнь и после печей Освенцима, а я хочу жить. Проблема в том, что я не знаю, где найти колу в районе с большим количеством религиозных учреждений, но без единого киоска, продающего колу. Я вижу двух рабочих, явно не местных, и заговариваю с ними.

— Как вас зовут?

— Ехезкиель, говорит один.

— А ты? — спрашиваю я другого.

— Израиль.

Они не одурачат меня, ибо Ехезкиель и Израиль — два очень еврейских имени.

— Не играйте со мной в эти игры. Как вас зовут по-настоящему?

— Мухаммед.

— А ты?

— Тоже Мухаммед.

— Приятно познакомиться. Меня зовут Тоби, и я немец. Вам стоило бы увидеть, как просияли глаза Ехезкиеля и Израиля! Им нравится этот немец; и они с радостью указывают ему магазин, продающий черную ледяную магию, известную как кока-кола.

Жажда моя гаснет, и я направляюсь на встречу с двумя известнейшими рабби этого района. Непростая задача, позвольте вам сообщить.

Первого рабби, которого я хочу увидеть, здесь нет. Где он?

— В Америке, в отеле, — говорят мне его приверженцы. Второго рабби, какой сюрприз, тоже нет. А он где?

— В отеле в Австрии.

Святые люди отдыхают. Они не снимают фильмы; сама их жизнь — кино: великолепные пейзажи и вкусные блюда.

Жителям этого района запрещено изучать что-либо, кроме священных книг, у них нет профессий, и большинство очень бедны.

— Как получилось, что рабби может позволить себе дорогие отели за границей? — спрашиваю я одного из последователей рабби, и тот, указывая на небо, отвечает:

— Сотворивший небо и землю знает и как добыть отель для праведника!

Если бы Йоав имел хоть какое-то чувства юмора, он бы сделал фильм об этих людях.

Пока святые люди отдыхают в местах типа тирольского Interalpen, юные дети из их общины остаются в Меа Шеарим. Они учат алфавит, и я иду присоединиться к ним. В их глазах, насколько я помню из мира моего ортодоксального детства, человек, одетый, как я сейчас, должно быть, является существом из местного зоопарка или мерзким сионистом, проклятым гоем, на худой конец, беглецом из психиатрической больницы. Куча детей в возрасте от двадцати до тридцати моментально окружают этого незнакомца, когда он заходит в комнату, изливая на него свою любовь. Видимо они сошлись на опции зоопарка и полагают, что я добрый медведь.

— Кто ты? — спрашивают они.

Я отвечаю на идиш (они никогда бы не подумали, что существо, подобное мне, знает этот язык)

— А вы кто?

Ой, им нравится этот мишка. Должно быть он явился из кошерного зоопарка.

Их учитель болтает со мной, сообщая, что он антисионист, “как и вы”.

— Как вы меня так быстро раскусили?

— Вы бы не пришли к нам в гости, если бы были сионистом!

Мы смеемся. И дети тоже смеются. Они все пытаются меня потрогать — замечательного двуногого медведя и вопят от удовольствия. Учитель и дети разговаривают друг с другом на идиш, языке, состоящем на 80 процентов из немецкого, и он учит их святому языку — ивриту.

Я сижу с ними и наблюдаю, как они учатся распознавать буквы. Это переносит меня на много лет назад, к началам моих познаний, и я закрываю глаза.

Алеф. Бет. Гимел.

Буквы — это образы; Алеф выглядит так, Бет — вот так. Буквы — существа странные, им не хватает эстетики. Почему буквы не могли быть живописнее? Они — такие холодные, грубые, старомодные существа, пережившие каким-то образом концентрационные лагеря. Буквы — могущественны, жестоки, манипулятивны и очень умны. Я хочу, чтобы я управлял ими, а не они контролировали меня.

Алеф! Бет! Гимел!

Учитель пробуждает меня от грез. Не хотел бы я посмотреть, как эти его ангелы играют? — спрашивает он.

О, это наслаждение для глаз и ушей. И во время игры я прошу их спеть, не зная, как они отреагируют на мою просьбу, но дети и учитель находят эту идею занятной и тут же начинают петь. Они и выглядят и поют, как ангелы. Это так воодушевляет!