Пой, Менестрель! - [2]

Так что, как видите, об авторе толком поговорить не получается, а посему вернемся к нашему жанру.

Рискну сказать, что литературная традиция романа восходит не к породившему неисчислимую плеяду эпигонов Говарду, а скорее к Александру Грину. Ему ведь тоже недостаточно было просто перенести действие в какие-нибудь вполне конкретные, существующие заморские края, но в собственный, своими извилинами и биениями сердца сотворенный мир Зурбаганов и Лиссов. Что ж, здешние Каралдоры и Бархазы им вполне под стать. И в этом есть своя логика, потому что, как справедливо замечает устами одного из персонажей Максим Огнев, «если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов».

В том-то и заключен главный фокус квазиисторических построений. Отрешенный от реальной, прожитой родом людским истории, вымышленный мир подобного рода сочинений тем не менее с нею коррелирует и компарируется. Происходит непрерывная взаимная проекция двух миров друг на друга, порою в какой-нибудь проходной вроде бы детали дарящая нечаянную радость узнавания, но непременно приводящая к лучшему пониманию окружающего. Тоже поводырь, вроде Уэллсова, только на иной лад.

А впрочем, почему на иной? Ведь и футуристические построения Герберта Дж. Уэллса были столь же отвлечены от реальности. А это значит, что на место арифметики с конкретными значениями величин тут приходит алгебра с ее куда более универсальными формулами, применимыми к самым разным значениям — знай себе подставляй, и кажущаяся непостижимость мира, может быть, обернется строгой логикой и естественной гармонией. Говорю «может быть», ибо никакая формула не может быть приложена ко всему, у нее имеется свой — и все-таки достаточно ограниченный — ареал применения, за пределами которого она, само собой, бессильна. По-моему, именно чувствуя эту «алгебраичность» жанра, Максим Огнев многих своих персонажей лишил собственных имен, оставив им лишь функциональные — Флейтист, Оружейник, Скрипач, Рыжий Плут, Стрелок, Менестрель. Не дважды пять, но икс на игрек.

Кстати, о Менестреле. Его пронизывающие роман баллады и все произведение превращают в некую балладу о небылом, и это отнюдь не авторский произвол. Квазиисторический жанр — суть область фантастики, а еще полвека назад географ, писатель и очень интересный мыслитель Игорь Забелин в блестящем эссе «Человечество — для чего оно?» подметил глубинное, органическое, сутевое родство фантастики и поэзии. И неважно, что стихи в романе не свои, не огневские, а принадлежат перу Екатерины Ачиловой, — срастание здесь произошло полное, без малейшего намека на отторжение литературных тканей (случай, кстати говоря, достаточно редкий).

И все-таки под конец не могу удержаться, чтобы не сказать хотя бы нескольких слов не о жанре вообще, не об особенностях романа, но о его существе, клятвенно обязуясь не касаться ни фабулы, ни сюжета — словом, не раскрывать ничего, способного испортить вам предстоящее удовольствие. Меня «Пой, Менестрель!» подкупил тем, что он не просто о борьбе добра и зла, неизбежно присутствующей во всяком уважающем себя художественном произведении. Он — об искушении, перед которым немногим дано устоять, — об искушении властью. О тех, о ком сказано в Евангелии от Луки: «Которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают». Но что особенно радостно — автор не обряжается сам в судейскую мантию и не напяливает ее на героев. Ибо способность прощать намного выше права судить. А потому в романе нет черного и белого — есть лишь многоцветье, единственно приличествующее миру, не суть важно, реально существующему или сотворенному воображением писателя.

Но каким бы ни был роман Максима Огнева — фэнтезийным, квази- или параисторическим, приключенческим или любовным (готов допустить даже такую трактовку), в основе своей он все-таки прежде всего остается сказкой. И потому, в pendant Менестрелю, хочется закончить разговор о нем стихами:

Это старая сказка,

Это сладкая боль,

Только в сказке остаться

И возможно собой.

Лично мне эта способность сказки сохранять и оживлять в человеке человеческое невероятно дорога. Может быть, это вообще самое главное из того, на что способно искусство.

Ну а дальше — дальше пусть вам поет Менестрель.

Андрей БАЛАБУХА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог к роману

Когда сомкнётся лес над головой

И за спиной стеной деревья станут,

Ты — дома. Не бродяга, не изгой.

Ведет тропа, укрытая туманом,

Вдоль озера холодного, под сень

Дубов священных — древних, непреклонных.

Так величав непуганый олень —

Ты выстрелить не сможешь, пораженный.

Рассвет тебя застанет одного,

Забрезжит рыжий луч в высокой кроне.

Здесь птицы не боятся ничего,

Они слетятся на твои ладони.

Так дивная зеленая страна,

Приняв тебя, сольется вдруг с тобою.

Забудешь постепенно вкус вина

И жажду утолишь лесной водою.

И ветер — или лютня, или дождь —

Тебе подарит тысячи мелодий,

А тему для стихов ты сам найдешь:

В сказаньях о неведомом народе

И в предрассветном шелесте листвы,

И в голосе малиновки беспечной,

Она уже в душе, уже в крови,