Мы сидим вдвоем с Надюшкой.
— Папочка, а потом?
Мы сидим долго-долго и говорим о прошлом. О том, как все это было в сороковом, и в сорок первом, и позже. Об этом можно говорить без конца.
— А теперь иди занимайся, — советую я Надюшке. — Пока мамы нет.
— А потом ты мне еще расскажешь?
— Расскажу…
— Пойду повторять пройденное.
— Ты, наверно, этого не понимаешь, — говорю я, — но без пройденного трудно понять настоящее. Так что повторение пройденного…
— Я знаю, о чем ты, — перебивает Надюшка. — Вот там сегодня в Шереметьеве кубинцев встречали. Один из них очень хорошо выступал. Мы, говорит, повторяем то, что сделали вы, — революцию. Нам легче, говорит, чем было вам, потому что мы идем по вашему пути… Ты ведь об этом?
— И об этом, Надюш. А я смотрю, ты совсем выросла. Ну, иди!
Теперь Надюшка занимается, а я жду Наташу.
Наконец звонит телефон. Наверно, она!
— Позовите, пожалуйста, Надю, — серьезным мужским баском произносит трубка.
— Сейчас. Надюш, тебя.
Надя говорит с кем-то по телефону.
— Папочка, это Игорь. У него… У него… отец болен… Можно, я к нему сбегаю?..
Я киваю.
— Игорь, я сейчас приду, — бросает она в трубку. — Да, да, сейчас. Мне разрешили…
Надюшка уже б дверях.
— Подожди, — говорю я. — А как его фамилия?
— Чья?
— Да этого Игоря?
— Баринов, а что? — недоумевает Надюшка. — Ты же знаешь!
Ну конечно, имя его я слышал и фамилию слышал. Среди других. Мало ли, сколько их там в Надюшкином классе. Но как же я не подумал прежде…
— Ты не знаешь, брат у Игоря был? — спрашиваю я. — Старший брат?
— Конечно! — удивляется Надюшка. — Я, по-моему, тебе говорила. Он погиб на войне, в Берлине. Саша. Ты не помнишь?
— Помню. Помню. Ну, иди, иди! — тороплю я Надюшку. — И в случае чего, позвони мне. Хорошо?
…И вот — Наташа. Она входит усталая, бледная и, наверно, с головной болью, и все равно такая же, как всегда. Такая и еще лучше.
— Ну, здравствуй! — говорит она. — Теперь — здравствуй!
>1953–1964 гг.
