Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей - [68]

Разумеется, нужно учитывать, что правление Людовика XVI пришлось на эпоху отдаления короля и королевы от своих подданных, когда монархия переживала переход от духовного состояния к светскому, в результате чего государь-чудотворец трансформировался просто в высшее должностное лицо. Но ничто не предвещало такой сильной дискредитации королевских функций — ни философия просветителей, восхищавшихся «разумным деспотизмом», ни политические теории, которые создавали из ограниченного и контролируемого монарха образец прекрасного правления. И вдруг, чтобы выставить на позор короля и королеву, в стране разразилась жестокая кампания травли и клеветы, нечистых обвинений и гнусной неблагодарности. Слабое звено следовало искать среди тех, кто, внешне оставаясь вне подозрений, был особенно заинтересован в подобном ниспровержении устоев, а побудительные причины многочисленны и хорошо заметны невооруженным глазом. При этом использовались традиционные методы, и применявшие их прошли хорошую практику. Те самые придворные, которые теперь выступали против королевы, в течение нескольких веков направляли свои отравленные жала против королевских фавориток. Людовик XVI допустил ошибку, не заведя фаворитки, и королева заменила собой все. Она была воплощением мечты, тем более уязвимой, что была невиновна, и тем более виноватой, что ее положение оказалось значимее положения королев предшествующих эпох, и поэтому ей пришлось испытать более сокрушительное поражение, чем она полагала, — помимо женской судьбы оказались сломлены и будущее режима, и линия преемственности Короны. На ее собственную семью, на самое близкое окружение обрушилась вся неприязнь и вероломство, так недавно адресовавшееся королевским любовницам. Приезжавшие к ней ее тетки и дочери Людовика XV докладывали ей обо всех проявлениях злобы и мелочной ревности. Ее девери и золовки, особенно честолюбивый и изворотливый граф Прованский, высказавший первые сомнения в законности королевских детей, рассчитывали заполучить корону, если факт адюльтера будет доказан и дофина отстранят от наследования. Можно упомянуть и принца де Конде, уязвленного тем, что королева отказалась принимать его любовницу, мадам де Монако, и герцога Орлеанского, винившего королеву в том, что король чувствовал к нему мало симпатии. К тому же Мария-Антуанетта вынуждена была сносить откровенную враждебность ревнивых придворных, раздраженных ее благосклонностью к друзьям. Даже иностранные дворы, например английский или прусский, видевшие в ней залог франко-австрийского союза, не щадили ее в выражении неприязни.

Мария-Антуанетта заслуживала лучшей доли, а не этого заговора враждебности. Превратившись в настоящую француженку и нежно полюбив короля и свою новую родину, она вовсе не была лишена патриотизма. Своему брату, сожалевшему, что она мало заботится о процветании Австрии, она написала: «Я теперь француженка в большей степени, чем австрийка».

Хотя родственники и двор первые начали вливать тот яд, который привел Марию-Антуанетту к гибели, они быстро нашли позорную лазейку, чтобы переложить свою вину на общественность. Песенки и памфлеты получили широкое распространение и составили настоящую антологию мерзостей, направленных против королевы. Среди этого обилия ложных измышлений действительно отрицательным качеством Марии-Антуанетты было совершенно безудержное ребячество: прихоть в одежде и карточная игра, обычная при дворе, которая в данном случае приобрела очень скверную репутацию, потому что шулерам не было числа. Мария-Антуанетта увлекалась игрой; если верить Мерси-Аржанто, в 1778 году она проиграла сто восемьдесят одну тысячу триста сорок четыре франка. Она посещала также балы в Опере, и это давало хорошую возможность, чтобы дразнить ее из-под маски. Ее беспечность, недальновидность и легкомыслие принесли ей наибольший вред. Можно упрекать ее в излишней наивности, вызывавшей необычные ситуации, которые злоба легко преобразила в скабрезные похождения. История с извозчиком может служить примером ее шаловливого характера, но в этом эпизоде также прекрасно видна ее необдуманность. Однажды, когда она отправилась в Оперу с герцогиней де Люинь, при въезде в Парижу них сломалась карета. Она зашла в лавку в ожидании извозчика, а прибыв в Оперу, рассказывала об этом приключении всем, кого она там встретила, как о чем-то очень приятном. И вскоре Париж наполнился самыми тревожными слухами: королева подарила кому-то рандеву в частном доме, называли даже имя ее избранника (герцог де Куаньи), а также другие имена. И мадам Кампан, которую по причине ее привязанности никак нельзя заподозрить в соучастии клеветнической кампании, описала рост потока вранья, позволившего вывалять королеву в грязи:

«Королева, исполненная спокойствия благодаря уверенности в своей невиновности и считая, что все происшедшее никого не касается, с пренебрежением отнеслась к этим разговорам и полагала, что некоторое самомнение со стороны упоминавшихся молодых людей дало основание подобным злым наговорам. Она прекратила разговаривать с ними и даже смотреть в их сторону. Их самолюбие оказалось ущемлено, а желание отомстить ей побуждало их поощрять разговоры о том, что они якобы, к несчастью, ей разонравились».