Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей - [31]

При всех своих слабостях Людовик XV не разыгрывал пародий на священный долг и вопреки усилиям льстецов с их плутнями трезво осознавал свои недостойные поступки. По-своему он был благочестив и постоянно разрывался между страстями и чувством долга. Религия осталась для Людовика XV неким горизонтом добродетели: он постоянно приближался к нему, но так никогда и не достиг.

Церкви выпало много хлопот с государем, который демонстрировал так мало покладистости, не желал притворяться и, хотя бы для видимости, выказывать уважение к евангельским заповедям. Чтобы отвоевать себе хотя бы маленькое местечко в королевском сердце, церковникам приходилось довольствоваться благоприятными обстоятельствами. Наконец, болезнь и страх смерти предоставили самую подходящую возможность для обращения. Духовник и придворные прелаты объединились с набожными людьми, в основном решительными противниками королевской фаворитки, чтобы обратиться к больному с просьбой отослать от себя распутную любовницу и мирно принять христианскую кончину… и дабы благочестивый заговор положил наконец предел крамоле прелюбодеяний и удовольствий.

В центре этих событий 1774 года стоит герцогиня де Шатору, допущенная к постели умирающего, настраивавшая придворных друг против друга. Религиозные убеждения конкурирующих сторон переплетались с амбициями и грязными интригами, а личные расчеты и проявления мести вызывали беспощадные усобицы. Официальная королевская возлюбленная де Шатору находилась тогда на вершине своего могущества. Она отдавалась королю без любви, считая, по выражению одного современника, что «обретает славу в проституции, которая позволит ей войти в историю». [55]События, которые едва не обернулись трагедией, действительно имели место. Людовик XV находился тогда в Меце и направлялся в Эльзас, откуда ему угрожал принц Карл. Его сопровождала герцогиня де Шатору, и они наслаждались любовью, но вдруг 8 августа король неожиданно заболел. Да не просто занемог, а его жизнь оказалась в опасности. И сразу же Людовик сделался желанной добычей, от которой каждый хотел что-нибудь урвать.

Фаворитка организовала оборону комнаты короля, открывая дверь только для своих друзей и не пуская ни крупных сановников, ни принцев, ни даже самого дофина — ханжу, которого его наставник Шатийон воспитал в ненависти к отцовскому разврату Перед запертыми дверями расселись Фиц-джеймс, епископ де Суассон, Пейруссо, королевский духовник, Буйон, Шатийон — все враги де Ша-тору, предчувствуя, что смерть короля принесет им победу. Людовик сначала держался, но 13 августа его состояние ухудшилось. Он заметил Фиц-Джеймса, потребовал к себе духовника, и святым отцам наконец-то удалось настоять на удалении фаворитки от двора: ей велели покинуть Мец немедленно. Триумф Церкви казался полным, но Небеса распорядились по-другому. Король выздоровел и вернулся в Париж. Понятно, что было потом. Король затребовал герцогиню в Версаль, и она получила все, чего в свою очередь потребовала: опале подверглись Фиц-Джеймс, де Буйон, де Шатийон — все, кто ненадолго взял над ней верх. Здоровье вновь позволило королю пуститься в разгул, а страх перед адом оказался минутной слабостью.

Небольшая драма в Меце хорошо иллюстрирует сложную политику Церкви, в которой интересы религии и заботы о вечном переплетались с мирскими интригами, а вечерняя молитва христианнейшего короля являлась ставкой в играх соперничавших интриганов, путавших священное помазание с политикой и добродетель с амбициями. На протяжении всех правлений, ознаменовавшихся блеском фавориток и дебошами королей, Церковь должна была мириться с дьяволом, часто заслоняя короля своей грудью или пуская в ход лесть. Нравы аристократического общества, даже в отношении религии, предполагали скорее видимость приличий, чем следование им, что не облегчало позора. Людовик XV стал последним монархом, который высоко держал голову перед Церковью и Богом, открыто предпочитая объятия адюльтера вечерней молитве. При его преемнике размах аристократии и в добродетели, и в пороке сменился осмотрительной преданностью челядинцев. Наступала эпоха, когда идеи морали начали овладевать обществом, к власти пришла буржуазия и не без некоторого жеманства подняла на щит плебейские порядки и морализаторство, достигшее расцвета в XIX веке. В царствование Людовика XVI господство фавориток превратилось в архаическую иллюстрацию королевских летописей, и общество все больше склонялось к мысли, выраженной позднее Шатобрианом, что их власть «была истинным бедствием монархии прежних времен». [56]

Глава пятая КОРОЛЕВА-РЕГЕНТША, ИЛИ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА

Монархия — это прежде всего боговоплощение. При том образе правления, когда высшая власть представлена одним человеком, который в силу наследственности и божественных полномочий обладает исключительным правом вершить власть, государство воспринимается не абстрактно, но в лице харизматической, даже евхаристической, личности, наделенной отличительными и неизменными атрибутами: имя, порядковый номер, пол. Законно претендовать на французский трон мог лишь Капетинг — Валуа или Бурбон. Он должен был быть не моложе тринадцати лет, так как для королей этот возраст считался совершеннолетием, и только мужчиной; женщины во Франции не имели права наследования короны.