Повседневная жизнь Версаля при королях - [42]

Что до самой невесты, ее так основательно заняли приготовлением приданого, что о чем-либо подумать у нее не было времени. Наконец, когда наряды и белье были представлены на всеобщий суд, все единодушно заявили, что «в выборе одежд было проявлено столько же вкуса, сколько и щедрости». На одно только белье было истрачено триста тысяч ливров, и первый министр (он-то и оплачивал счета) заметил, что на эту сумму «можно было выдать замуж всех принцесс». Это соображение было доведено до сведения короля, который не пришел от него в восторг.

Подарки всякого рода дождем сыпались на невесту, называемую уже мадам Инфантой. Испанский посол, как всегда опустившись на колени, преподнес ей браслет с миниатюрным портретом будущей четы. На другом браслете, подаренном родителями, изображение супругов окружали бриллианты. Самым оригинальным был подарок города Парижа: двенадцать дюжин ароматических свечей и столько же коробочек с драже; все это в перевязанных голубыми лентами корзиночках из муслина.

Если бы мы взялись рассказывать о всех свадебных торжествах, не хватило бы и тома. Тем посетителям версальского замка, кто интересуется этим событием, я советую задержаться в зале, который зовется «Бычий глаз». Именно тут 26 августа 1739 года в восемь часов вечера было объявлено о начале официальной церемонии свадьбы.

Попробуем вообразить, как через зеркальную дверь в Галерею вступает двенадцатилетняя невеста; ее ведет брат, моложе ее на два года. На ней торжественный черный с золотом наряд, с ее головы ниспадает восьмиметровая, плетенная из золота вуаль, которую поддерживает Анриетта; за ними, вытирая покрасневшие от слез глаза, идет Аделаида. Оставшегося в Мадриде жениха представляет маркиз де Мина — воплощенное коленопреклонение. Король и королева (папа и мама) стараются изобразить на лицах радость, но это им плохо удается. Добрая королева заливается слезами, и три дня, что остаются до разлуки, всем им предстоит провести в скорби. Король вынужден во имя престижа скрывать свое горе, но все замечают, как страшно бледнеет он в тот миг, когда Инфанта входит в его кабинет проститься. Королева горюет еще сильней. Получасовое прощание было оглашено сетованиями и рыданиями. Когда же для сестер-близнецов настал миг сказать последнее прости, они на глазах у всех, сжав друг друга в объятиях и залившись слезами, могли только пролепетать: «Навеки!.. Навсегда!..»

И вот настал момент отъезда. Людовик XV садится в ту карету, что должна увести его дочь к испанской границе. Кортеж трогается, и какой кортеж! Девятьсот лошадей и сорок карет в течение двух недель медленно двигаются к Пиринеям. В городке Плесси-Пике неподалеку от Со — остановка. Король выходит из кареты, Инфанта тоже, они обнимаются в последний раз. Инфанта рыдает, король героическим напряжением сил заставляет себя отдать кучеру приказ: «В Мадрид!» и тут же бросается в поджидавшую его тут коляску, она отвезет его в Версаль.

Анриетта, звавшаяся до сих пор Мадам Вторая, с отъездом сестры становится просто Мадам и отныне именно так именуется в дворцовой хронике.

Впоследствии немало будет сделано, чтобы лишить этих барышень ореола поэтичности, но и мы вынуждены сознаться: если лица принцесс и были миловидны, то кожа страдала из-за постоянного «похожего на чесотку» воспаления, вызывавшего у Анриетты приступы сильнейшего жара. Придворные дамы принцесс и де Вантадур, гувернантка принца, старались ее в этих случаях развлечь, но до чего же странными способами!

Однажды, когда, сильно страдая, маленькая принцесса лежала в постели, эти четверо, переодевшись до неузнаваемости, сымпровизировали в ее комнате менуэт. Надо при этом не упускать из виду, что мадам де Вантадур было тогда девяносто, а возраст ее партнерш составлял в сумме двести сорок лет! В исполнении этих почти столетних танцорок кадриль вполне могла привести больную к обморочному состоянию. Со своей стороны, ее отец придумал не лучше: как-то вечером во время маскарада он появился у маленькой Мадам в сопровождении четырех персон, наряженных слепцами, и шести других, изображавших летучих мышей. Вряд ли зрелище зловещих крылатых существ в компании с калеками могло развеселить грустную девочку, еще не пришедшую в себя после отъезда сестры.

15 апреля 1748 года придворный дантист принцесс г-н Мутон объявил, что пятнадцатилетней мадам Виктории необходимо вырвать зуб. Приговор, предложенный на суд Медицинского факультета, то есть титулованных врачей, хирургов, ассистентов и прочих, был признан справедливым и надлежащим к исполнению. В пасхальное воскресенье «осужденной» было велено приготовиться к испытанию. Она так умело оттягивала его с часу на час, что к «казни» в этот день так и не приступили. Назавтра — те же уловки и отсрочки. Дофин с супругой все настойчивей уговаривают сестру смириться перед неизбежностью — напрасно. Наутро сам король отправляется к дочери и проводит с нею два с лишним часа. Дофин становится перед ней на колени и «ко всей убедительности, которую ему внушала религия и дружба, он присовокупил трогательные соображения о доброте Его Величества: ведь он мог бы приказать схватить ее и силой принудить расстаться с зубом». В надежде спасти свой зуб Виктория осыпала отца нежностями; колеблясь, он не решался употребить власть. Она даже предложила королю самому вырвать ей зуб. Поняв наконец, что через четверть часа операция будет сделана насильно, она согласилась, но при условии, что с одной стороны ее будет держать король, с другой — королева, а ноги — Мадам Аделаида.