Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - [12]
К сожалению, такого мнения придерживались не все, и краткая надгробная речь, произнесенная канцлером Кауницем: «Было время…», выражает недоверие, опасение и раздраженность, которые знать испытывала по отношению к монархии, так сильно ударившей по ее привилегиям. Что же до того, как сам Иосиф расценивал свою политическую линию, то это самым трогательным образом раскрывается в его последних словах: «Я оставляю трон без сожаления. Единственное, что меня печалит, это то, что, несмотря на все усилия, я сделал счастливыми так мало людей». Он, несомненно, с грустью предчувствовал, что после его смерти его дело продолжено не будет. Будущее подтвердило это предчувствие: его преемники Леопольд II и Франц I принялись целеустремленно разрушать достигнутое покойным, сделавшим для счастья и благополучия венцев гораздо больше, чем любой из предыдущих и последующих императоров. И если поспешными и смелыми реформами он раздражал свою любимую Австрию, подозрительную, откровенно враждебную по отношению к нему Венгрию и самолюбивую, всегда готовую взбунтоваться Богемию, то лишь потому, что горячее желание делать добрые дела заставляло его действовать слишком быстро и заходить слишком далеко. При этом он страдал от горького одиночества в окружении двора, подсмеивавшегося над простоватостью манер императора и обвинявшего его в демагогии. В действительности же у него было много великих, благородных и новаторских идей, но он был вынужден упорно, без передышки бороться за их претворение в жизнь — бороться со своей матерью, с канцлером Кауницем, со знатью, с духовенством. Австрийскому народу, в интересах которого он действовал, слишком недоставало политической зрелости, и потому народ оставался слишком равнодушным к государственным проблемам, чтобы по заслугам оценить его реформы.
Жители Вены были благодарны императору главным образом за сиюминутные решения, например за то, что в 1775 году он открыл для народа и предоставил в его распоряжение все сады Аугартена, а превратив в общественный парк Пратер, с давних пор служивший императорским охотничьим угодьем, не удовольствовался просто передачей его венцам, но повелел его благоустроить, вплоть до посадки там уже взрослых деревьев, чтобы гуляющие горожане могли как можно скорее насладиться тенью и красотой зеленых насаждений. Император и сам любил там прогуливаться, но, чтобы не стеснять своим присутствием простую публику, запретил приветствовать свою особу, желая оставаться незамеченным.
Фактически ни в его манере одеваться, ни в поведении не было ничего императорского, и, когда он смешивался с толпой буржуа на улицах своего доброго города, было вполне простительно, если кто-то по рассеянности задевал локтем этого плохо одетого человека. Он не позволял преклонять перед собою колено во время официальных церемоний или целовать себе руку, как это предусматривал старинный ритуал королевских дворов. Однако, вопреки тому что он по этому поводу думал, непритязательность одежды императора вовсе не импонировала народу, привыкшему восхищаться внешним великолепием своих монархов. Его обвиняли в скаредности и мелочности, и никого не трогало, ни у кого не вызывало одобрения желание императора показать свое осуждение роскоши.
Венгерский писатель Ференц Казинци, оказавшийся однажды за одним столом с императором, писал: «Я с удивлением увидел заплаты на локтях его зеленого камзола с красным воротником. Пуговицы были желтыми, жилет и короткие штаны лимонного цвета, колени покрывали гетры из белой ткани… Он ненавидел расточительство и роскошь и считал, что подает пример простоты, надевая штопаный камзол». Он приказал сшить для себя фуражку с верхом, обтянутым навощенной тканью; этот головной убор ему совсем не шел, но он предпочитал его любому Другому и ходил в нем даже в театр, выглядев при этом отнюдь не по-королевски. Он был поистине демократом, в котором не было ничего от демагога. Его социальные убеждения весьма точно выражаются надписью, которую по распоряжению императора начертали у главного входа в парк самого любимого им замка «Фаворита», подаренного им народу Вены 30 апреля 1775 года; с тех пор этот парк стал называться Аугартеном: «Это место отдыха преподнесено в дар всем жителям Вены тем, кто их уважает». Он уважал этих людей, что гораздо важнее, а иногда и труднее, чем их любить. Каждый из его поступков отражал это уважение, и если он по-прежнему позволял привлекать к очистке улиц проституток, замеченных в приставании к прохожим, то только потому, что Вена была городом серьезным, хотя и далеким от притворной добродетели, и здесь следовало соблюдать дисциплину. Зато он отменил пытки, применение которых в период правления его матери было еще настолько обычным делом, что при жизни Марии Терезии даже была опубликована официальная инструкция об использовании и дозировке различных способов пыток с приложением наглядных иллюстраций.
