Повседневная жизнь советского города - [36]

По мере стабилизации «социального» лица потребители услуг проституток советские властные и идеологические структуры трансформировали и формы социального контроля за развитием этого вида отклоняющегося поведения. В декабре 1920 г. Всеросийское совещание заведующих губженотделами постановило рассматривать пользование проституцией «как преступление против уз товарищества и солидарности»[160]. Восторжествовавшая в первые годы НЭПа оценка проституции как прямого порождения капиталистических отношений невольно вела к политизации оценки стороны спроса, Не случайно участники II Пленума ЦКК, проходившего осенью 1924 г. и посвящеьцого проблемам партийной этики, вполне серьезно дискутировали на тему, может ли коммунист пользоваться услугами продажных женщин и как это сочетается с его идейными воззрениями[161]. Любопытно отметить, что при задержании гражданина, вступившего в контакт с проституткой, органы правопорядка в первую очередь выясняли его партийность. Об этом свидетельствуют спецсообщения, пересылавшиеся работниками милиции в райкомы РКП(б) в 1923–1924 гг[162].

В годы НЭПа зафиксированы и попытки наказывать потребителей проституции как преступников. В начале 1924 г. венерологическое отделение ленинградского губздравотдела предложило: мужчин, виновных в «приставании к женщине», привлекать к уголовной ответственности за хулиганство, а обращающегося с целью подыскания себе подруги «на время» — за пособничество в сводничестве[163]. Даже в начале 1928 г. женотдел ленинградского обкома ВКП(б) поставил вопрос о распространении на мужчин-клиентов статьи УК о наказании за принуждение женщин к занятиям сексуальной коммерцией[164].

И все же стремление объявить потребление услуг проституток преступлением не получило нормативного оформления. Во многом это объяснялось тем, что к середине 20-х гг. основную массу клиентов института продажной любви составили рабочие. Привлечение их к уголовной ответственности разрушало миф о высоком моральном облике пролетариев. Рассыпался и фундамент утверждения о том, что проституция как социальная патология присуща лишь буржуазному строю. Обе участвующие в акте купли-продажи стороны принадлежали к так называемому победившему классу, составлявшему основу социалистического общества.

Не удивительно, что наиболее распространенным способом борьбы с потребителями проституции было общественное осуждение. Ленинградские газеты во второй половине 20-х гг. часто проводили на своих страницах заочные общественные суды. Решения, принимаемые ими, весьма показательны. При рассмотрении «дела» о заражении рабочего сифилисом проституткой из притона, общественный суд на основании писем в газету постановил осудить содержателя притона и вынести общественное порицание «стороне спроса» и «стороне предложения».

По мере свертывания НЭПа становилось очевидным, что вовсе не притесняемые нэпманы, а рабочие и совслужащие составляют основную массу лиц, систематически обращающихся к представительницам древнейшей профессии. Власти, по-прежнему расценивающие проституцию как социальную аномалию, решили усилить меры общественного воздействия на её потребителей. В 1928 г. ленинградские районные совещания по борьбе с проституцией предложили о случаях контактов мужчин с особами легкого поведения «сообщать на фабрики и объявлять на общих собраниях в присутствии жен». «Это жесткая мера — общественный и политический расстрел» — говорили сами инициаторы данного мероприятия[165]. В октябре 1929 г. ленинградский обком ВКП(б), решив, как указывалось в постановлении, «привлечь к работе с проституцией широкую пролетарскую общественность», возложил на комсомольских активистов миссию по вылавливанию лиц, пользовавшихся продажной любовью. Списки этих людей решено было публиковать в газетах. Организациям, где они работали, предписывалось по возможности уволить этих «моральных отщепенцев» и в обязательном порядка исключить из комсомола, профсоюзов, коммунистической партии[166].

Путем подобного остракизма делалась попытка внедрить в ментальность населения представление о том, что потребителями продажной любви в условиях форсированного строительства социализма являются социальные перерожденцы. Они могут принадлежать и к рабочему классу. Большевистский публицист и социолог Д. И. Ласс, активно трудившийся на ниве борьбы с социальными аномалиями, писал в 1931 г. «Надо вскрывать лицемеров, которые под прикрытием громких революционных фраз совершают контрреволюционные поступки, прибегая к услугам проституции»[167].

Советским людям, таким образом, внушалась мысль, что контакты с проститутками свойственны лишь контрреволюционным элементам. Логично предположить, что в подобной ситуации, женщинам, вовлечённым в порок, представлялись особые условия для социальной реабилитации. Они должны были выступить теперь как жертвы прихотей не только нэпманов и остатков эксплуататорских классов, но и политически вредных элементов.

Однако в действительности все оказалось наоборот. Властные и идеологические структуры изменили этикетирование социальной аномалии. Продолжая считать проституцию общественной патологией, они начали приписывать статус девиантов не только потребителям услуг продажных женщин, но и самим женщинам. Эта идея внедрялась и в бытовое сознание. Уже упоминавшийся партийный публицист Ласс писал «Всех социально запущенных и отказывающихся от работы проституток следует рассматривать как дезертиров трудового фронта, как вредителей нашего строительства. Для них остается единственный путь исправления — изоляция и принудительно перевоспитание»