Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - [6]
Законодательство поддерживало родительскую власть. Поэтому Софья у Фонвизина не спешит возражать родным, которые увозят ее и распоряжаются наследством. «Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой, — признает Простаков. — …Взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим». Защищаясь от обвинения в корысти, он заявляет: «Ведь Софьюшкино недвижимое имение нам к себе придвинуть не можно». Но ему не верит даже Скотинин: «А движимое, хотя и выдвинуто, я не челобитчик». Потому брак и слажен в кругу семьи, что Тарас не намерен судиться за грабеж невесты: «Всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду».
Единственное спасение для Софьи — более близкий родственник, который может забрать девушку. И даже подать жалобу. Правдин подталкивает Стародума: «Ваше одно слово перед правительством… и уже спасти ее (Простакову. — О. Е.) нельзя». Но дядюшка знает, что надо прощать обиды, и в этом солидарен с племянницей. Закон законом, а совесть совестью.
Приглядимся к этому персонажу.
Понятие «американский дядя» вошло в поговорку. Имеется в виду богатый заграничный родственник, который вдруг оставляет наследство никому не известному дальнему члену семьи.
У Софьи такой родственник был. Правда, пропадал он не в Америке, а в Сибири, где нажил состояние и готов осчастливить им сироту. «Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, — говорит он племяннице, — но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою». То есть, выйдя из действительной, сначала военной, потом придворной, службы, герой получил так называемый абшид — деньги, которые выдавались отставникам из казны, — и отдал их вдовой сестре на воспитание малютки. А сам отправился на край света искать счастья. «Решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая правосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды, верно и щедро».
Создается впечатление, будто благородный дядя руду копал. На самом деле он тоже служил, но хитрость состояла в том, что в отставку выходили следующим чином. То есть полковник становился бригадиром. И вступал в новую службу, уже исходя из бригадирского звания. На окраинах империи — в Сибири, в Новороссии и Крыму, позднее на Кавказе — существовали льготы, позволявшие быстрое продвижение — без «подлой выслуги». Уехав из столицы в «землю незнаемую», Стародум мог обрести и генеральство. Новый уход в отставку потянул бы за собой новый, уже генерал-майорский чин и новый, куда больший абшид.
Это только игра со званиями — вполне законная и никем не запрещенная.
Где в Сибири можно было себя применить? Либо на казенных заводах, либо при сборе налогов с местного населения. Ведь нет сведений, что Стародум основал собственное дело или нанялся к частным предпринимателям вроде Строгановых, Демидовых, Мясниковых или Твердышевых, которые, впрочем, тоже зависели от казны. На заводах ему пришлось бы иметь дело с приписными заводскими крестьянами, которых Екатерина II называла «роптунами по справедливости», в том смысле, что их требования к хозяевам справедливы, а положение крайне тяжело. Совсем недавно прогремела Пугачевщина, в которой приняли участие горнозаводские рабочие Урала. Окажись дядюшка на заводах, и он не смог бы с чистой совестью произносить речи о добродетели.
Положение сборщика налогов с местных охотничьих народов еще интереснее. Екатерина II рассказывала французскому послу графу Луи де Сегюру о наказе, который ее северные подданные привезли в Уложенную комиссию: «Выборные от самоедов, дикого племени, подали мнение, замечательное своей простодушной откровенностью. „Мы люди простые, — сказали они, — мы проводим жизнь, пася оленей; мы не нуждаемся в Уложении. Установите только законы для наших русских соседей и наших начальников, чтобы они не могли нас притеснять; тогда мы будем довольны, и больше нам ничего не нужно“»>[19].
Императрица считала справедливым обложить «дикарей» «небольшой данью мехами», которая «их не обременяет». Однако еще во время путешествия по Волге в 1767 году к ней обращались местные жители с многочисленными жалобами «на притеснение от начальников», которые, например, заставляли в качестве налога присылать в столицу стерлядь для царской конюшни. «Лошади рыбу не едят», — откликнулась Екатерина II. Кому же шла стерлядь? Господам начальникам. Вот так в реальности и собирали состояние на окраинах.
В пьесе «Шаман Сибирский» 1783 года императрица вывела чиновника Бобина, приехавшего аж с сибирской границы с Китаем, — он хитер, глуповат, жаден и готов все спустить, повинуясь мистическим откровениям «мунгальского» колдуна>[20]. Стародум наизнанку. Ни честности, ни здравомыслия. Время создания комедии показывает, что Екатерина II в сценической форме полемизировала с Фонвизиным. Не верила в возможность существования подобного положительного персонажа.
Фонвизин и его современники хотели верить. Что же в реальности? Спустя 30 лет Кондратий Рылеев, управлявший конторой Российско-Американской компании в Петербурге, нажил бобровую шубу, хотя имел чин подпоручика, а бобровый воротник полагался только генералам. Даже адъютанты императора носили волчьи. Богатые окраины, богатые люди, хотя состояние нажито за счет перераспределения казенных инвестиций. Рано или поздно тамошние чиновники начинали жаждать власти
