Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - [45]

При виде меня первым движением моего хозяина и друга было протянуть моим провожатым свой бумажник. Они отказались и ответили ему слово в слово следующее: «Мы исполняем эту обязанность не за деньги. Вот ваш друг, он обещал нам рюмку ликера; мы выпьем ее и вернемся на наш пост». Они попросили меня дать им свидетельство о том, что они благополучно доставили меня домой. Я им дал его и просил прислать мне копию, обещанную судьями, а также вещи, оставленные мною в аббатстве. Я проводил их до двери, где от всей души обнял их. На другой день один из комиссаров принес мне документ».

Эти страницы воспоминаний Журниака де Сен-Меара мы процитировали только потому, что они дают нам драгоценные сведения об одном человеке и одном здании, которым историки не уделили должного внимания. Человек этот — Майяр, а здание — тюрьма аббатства.

Посмотрим сначала, какова была бойня, а затем займемся мясником.

Я помню, что еще ребенком видел в одном иллюстрированном журнале гравюру, производившую сильное впечатление. На ней было изображено нечто вроде внутреннего вида огромной, живописно расположенной башни. Подпись под рисунком говорила, что художником, нарисовавшим его с натуры, был не кто иной, как сам Майяр. Название также было чрезвычайно красноречиво: «Вид Революционного трибунала в 1792 году». Все это вместе взятое производило настолько драматическое впечатление, что впоследствии это клише попало под видом иллюстрации в одно историческое издание, справедливо считающееся серьезным.

И что же? — все это оказалось ложью! Когда в X году здания монастыря Сен-Жермен были конфискованы и пущены на слом, воспоминание о резне, еще живущее в памяти местных жителей, исчезло вместе с постройками, бывшими его свидетелями. Это мрачное воспоминание перенесли тогда на тюрьму аббатства — из всего старинного монастыря уцелела она одна, из нее-то и сделали арену всех сентябрьских событий. Когда в 1857 году она, в свою очередь, была разрушена, потребовалось перенести куда-нибудь место действия этого предания, грозный призрак этой вечно памятной бойни. Так как на улице Шильдебер стоял темный старинный дом с обширным залом странного и мрачного вида, легенду начали относить к нему. Этот дом и послужил моделью для рисунка, о котором мы только что упоминали.

Заблуждение очевидно. Народный трибунал сентябрьских дней заседал в двух местах: в помещении для гостей и в канцелярии тюрьмы. Все остальные предположения являются плодом воображения или фантазии. Если заблуждаются относительно места действия, то не лучше осведомлены и о человеке, игравшем в нем главную роль, что достойно сожаления. Признаюсь, что личность Майяра, изображавшего собой судью и притворявшегося беспристрастным во время этой кровавой драмы, волнует, притягивает и вызывает жгучий интерес. Психология человека, сохранявшего спокойствие среди этой бойни, мирно садящегося за стол со словами «пора с этим покончить» и без всяких полномочий выносившего смертные приговоры, останется, вероятно, навсегда неразрешимой загадкой.

Майяр родился в Гурне в 1763 году — значит, в 1792 году ему было всего 29 лет! — и крестный отец дал ему крестильное имя Станислас-Мари. Отец его был купцом и жил в приходе святого Хильдеберта. Так как семья была многочисленной — восемь детей, — им рано пришлось заботиться о заработке. Старший из сыновей, Тома Майяр, первым покинул гурне и поступил в качестве ученика к судебному приставу, которого звали Антуан Шерротен. Как удалось ему получить место своего патрона? Этого я не знаю, однако 12 марта 1778 года Тома Майяр был назначен приставом в Шатле. Он сразу же выписал из Гурне своего младшего брата Станисласа и дал ему место в своей конторе.

Станислас не был лишен ни ума, ни образования; он был чрезвычайно высокого мнения о своих достоинствах и не считал себя созданным для такой скромной роли. Говорят, он был худощав, высокого роста, одевался аккуратно, даже с некоторой элегантностью. Он не был оратором, но любил говорить, и речи его были увлекательны и горячи. Такой человек должен был с жаром приветствовать зарю революции: он выдвинулся при первых же событиях. «Монитор» называет его среди победителей Бастилии, в числе лиц, оспаривавших друг у друга честь ареста коменданта де Лоне[179]. 5 октября он с барабаном в руках встал во главе женщин, собравшихся на Гревской площади, и повел их на Версаль. Оттуда он вернулся в придворной карете и заслужил похвалу членов Коммуны. 5 июня 1792 года, меньше чем за три месяца до сентябрьских дней, он женился на Анжелике Паред, и запись о его венчании имеется в книгах прихода Святого Спасителя.

Как очутился он на улице Святой Маргариты вечером 2 сентября, в час, когда возбужденная — кем именно? — толпа обсуждала вопрос об избиении всех заключенных в аббатстве? Здесь мы встречаемся с одной из необъяснимых случайностей, играющих такую большую роль в событиях революции, что они заставляют верить в какую-то обширную и таинственную организацию, члены которой поставили своей целью разрушение монархии. Этой идеей прониклись романисты; может быть, она и верна, поскольку благодаря ей можно найти ключ ко многим загадкам.