Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - [31]

— Проклятая страна! Здесь вечно плохая погода, — уныло повторял он. — No epaese cristiano!

Местоположение дома и его архитектура не позволяют рассеять всепроникающую сырость: в его конструкции не предусмотрено ни погреба, ни системы вентиляции. Задуманный как летняя резиденция, дом был построен на очень легком фундаменте из вулканического туфа. Глинистая почва Лонгвудского плато прекрасно сохраняет прохладу летом, но зимой... Зимой одежда, кожаные изделия, шторы—все покрывается тонким слоем беловатой плесени, что повергает французов в изумление. Альбина де Монтолон без конца вздыхает: «Климат здесь до крайности неприятный, сырой, переменчивый, после захода солнца уже нельзя выходить из дома». Горрекер уверяет, что в его кабинете в Плантейшн Хаус «стены покрыты плесенью толщиной в два сантиметра», что в 1818 году довело его до приступа ревматизма. Что же касается иностранных комиссаров, то они используют этот отвратительный климат в качестве весомого основания для жалоб и просьб, кои адресуют своим дворам.

Вопреки всякой логике, отопление не делает воздух суше, и уровень сырости возрастает одновременно с повышением температуры. Напрасно Император, зябкий и не без оснований опасающийся могильной сырости этого дома, приказывает бросать в камин тонны дров. Дрова, увы, сырые! Изгнать сырость не удается, — даже в его спальне обнаруживаются сгнившие доски — а камины, плохо греющие из-за скверной тяги, делают еще более неуютными часы, которые он проводит за чтением или предаваясь грустным размышлениям. Хадсону Лоу известно обо всех этих неудобствах, но когда встает вопрос о смене резиденции «генерала» и заходит речь о Плантейшн Хаус, он цинично говорит русскому комиссару:

—Я не хочу уступать Плантейшн Хаус французам. Они там испортят всё, и потом леди Лоу будет хуже чувствовать себя в Лонгвуде, и я никогда не пожертвую здоровьем своей жены ради прихоти Бонапарта.

Болезнь

Если обратиться к дневникам, которые велись в окружении Наполеона как французами, так и англичанами, то нельзя не заметить, какое огромное влияние оказывали на состояние его здоровья разные мелкие события повседневной жизни и те условия, в коих его принудили существовать. Все эти документы, равно как и свидетельства врачей, представляют своего рода историю его болезни.

В течение шестидесяти семи месяцев плена Наполеон находился под наблюдением четырех врачей: ирландец доктор О'Мира, служивший в Королевском военном флоте, пользовал его с июля 1815 года по июль 1818 года; затем его осматривал судовой врач Стокоу; доктор Антоммарки, корсиканский врач, присланный матерью Императора и кардиналом Феш, находился в Лонгвуд Хаус с сентября 1819 года до смерти Наполеона; в последние месяцы ему ассистировал доктор Арнотт, врач 20-го британского полка.

Легче всего было доктору О'Мира, по крайней мере с медицинской точки зрения. Действительно, в 1816 году Наполеон жаловался лишь на боли в горле, мигрени, ломоту, являвшуюся следствием гриппозной лихорадки, а в октябре он перенес острый приступ дизентерии, вызванной, как полагают, некачественным вином. Так как сделанный Гурго анализ выявил наличие красящих веществ и окиси свинца, то причиной этого недомогания сочли отравление свинцом. В конце года как-то ночью с ним случился странный «нервный припадок со страшной головной болью, непроизвольным подергиванием членов», головокружением и обмороком; ирландец тотчас же заговорил об «апоплексии». Физически Император все еще тот же человек, каким он был во время путешествия на «Нортумберленде» и которого так описал доктор Уорден: у него бледное, одутловатое лицо, глядя на которое можно подумать, что он всю жизнь безрассудно растрачивал свои силы; он располнел и отяжелел из-за вынужденного бездействия после отречения, но также из-за дурной привычки есть неважно что и неважно где, на ходу, за несколько минут; а главное, он был безмерно утомлен бременем абсолютной власти, которую не желал ни с кем делить и ради которой пожертвовал всем — покоем, наслаждениями и богатством.

В начале 1817 года приступ дизентерии, свирепствующей на острове, меняет все. Маршан подробно описывает случившееся: Император, здоровье которого было еще довольно крепким, заболел дизентерией, и болезнь стала развиваться «так стремительно, что не могла не вызвать серьезных опасений». Затем в марте — апреле у него стали сильно отекать ноги, особенно лодыжки, а с возобновлением дизентерии появились озноб и боли в брюшной полости. Все это сопровождалось общей слабостью, замеченной окружающими: «Наполеон болен, он не обедает. Он почти не спал, очень плохо себя чувствует и скверно выглядит. Он печален и утомлен. Император засыпает, играя в шахматы, он не заканчивает партию и удаляется к себе в 9 часов». Он вздыхает: «Гурго, я не могу больше ходить». Сентябрь на Святой Елене самый скверный и самый труднопереносимый месяц, с его дождями, ветрами, туманами и промозглым холодом, и доктор О'Мира записывает 7 сентября 1817 года:

 «Наполеон жалуется на ревматические боли и легкую головную боль, что он не без оснований считает следствием сырости в доме. "Каждый вечер, — говорит он, — когда я ухожу из маленькой гостиной, где топится камин, и вхожу в свою спальню, у меня такое ощущение, словно я попал в сырой погреб"».