Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - [180]

Основными посетительницами маскарадов были «дамы полусвета», «снимавшие» здесь клиентов, а иногда тут же их и обслуживавшие (для этой цели тоже использовались театральные ложи, благо они имели задергивающиеся занавески и запирались на задвижку). Соответственно, мужчины чаще всего приезжали в Большой без масок и в обычной одежде, лишь изредка набросив на плечи маскарадный плащ — домино, а «дамы» старались «подать товар лицом» и потому надевали мужские костюмы или что-нибудь маскарадное с огромным декольте, облегающим трико или ультракороткой юбкой (какая-нибудь Бабочка, Стрекоза, Цирковая наездница и пр.), так что распорядители иногда бывали вынуждены выводить вон красотку в чересчур уж откровенном наряде.

Выводили и за слишком бойкую манеру танцевать. Особенно много забот в этом отношении доставлял канкан, вошедший в моду в 1860-х годах и сразу поселившийся на танцевальных вечерах богемы и студенчества. «Такого забористого канкана я не видел и в Париже», — вспоминал современник^[451]. Достаточно сказать, что одна из фигур этого новомодного танца заключалась в том, что дама, резко вскинув ножку в ворохе юбок, должна была носком туфельки сбить пенсне, сидящее на носу у ее партнера. Ясное дело, что для нравов девятнадцатого века такие телодвижения были чересчур эпатирующими и прямо неприличными. В подобных случаях распорядители находили нужным вмешаться. «Пытавшихся резко канканировать немедленно усмиряли, а при непослушании и сопротивлении выводили без церемоний»^[452].

Еще одним «благородным развлечением», распространенным в образованных слоях населения, были так называемые «живые картины». Они были распространены главным образом на семейных балах и вечерах без танцев. Зрелище требовало некоторой подготовки и репетиций, поэтому готовилось заранее, часто в виде сюрприза кому-нибудь из членов семьи. Для живых картин выбирали несколько сюжетов, хорошо известных всем зрителям — исторических, мифологических, литературных и т. п., к примеру: «Три грации», «Мария Стюарт в темнице», «Аполлон и музы», «Венецианские гондольеры» или даже «Три богатыря», затем распределяли роли и готовили реквизит. Участвовали преимущественно дети и молодежь из числа родни и друзей дома. Если была возможность, писали декорации и шили специальные костюмы, а нет — так импровизировали из подручных материалов, вешали драпировку, сводили костюм к нескольким деталям: плащ, корона, кинжал и т. п.

Представляли на специально устроенной сцене: занавес раздвигался и под музыку на подмостки выходили участники, располагались группой и по команде, шепотом отданной распорядителем, замирали в полной неподвижности, как на картине. Через минуту по новой команде позы менялись, и возникала новая сцена на тот же сюжет, а потом еще раз. Особенно изысканной считалась такая живая картина, в которой после всех передвижений действующих лиц возникала сцена, в точности повторяющая какое-нибудь общеизвестное живописное полотно. Всего за представление могли дать от трех до пяти «живых картин». К примеру, в сохранившейся программе домашнего праздника у князей Юсуповых значатся такие: «Четыре времени года», «Прогулка», «Три парки», «Спальня одалиски» и «Урок танцев», а в письме известного поэта Василия Львовича Пушкина описан вечер с «живыми картинами», данный Мусиными-Пушкиными 1 мая 1819 года. «Первая картина изображала Корнелию, матерь Гракхов, указывающую жене Кампанейской на детей своих. — Кн. Волконская с детьми своими была Корнелия, а сестра двоюродная ее мужа, кн. Волконская — Кампанейская жена. Во второй картине гр. Варвара Алексеевна представляла святую Сесилию, играющую на арфе и окруженную поющими ангелами (сыновьями Веневитиновой). Эта картина была прелестна! Третья картина показывала нам Антигону, ведущую слепца Эдипа: Антигона была гр. Софья Алексеевна, а Эдип — Тончи. Зрелище, можно сказать, очаровательное. В антрактах кн. Маргарита Ивановна Ухтомская играла на фортепьяно, Пудиков на арфе, славный валторнист Кугель на валторне»…^[453]

Из вседневных развлечений образованные горожане предпочитали посещение клубов.

Старейшим из них был Английский клуб, возникший в Москве в 1772 году. За образец при его создании были взяты клубы, издавна существующие в Англии. Как и прообраз, московский клуб предназначался для приятного проведения досуга, особенно немолодыми холостяками. Здесь можно было пообедать, выпить кофе или вина, сыграть партию-другую в карты, почитать какую-нибудь книгу, полистать свежие газеты и журналы на европейских языках, скоротать время за беседой с приятелем или послушать разговор умных людей, обсудить новости. Но в отличие от тех клубов, которые существовали в Англии, где можно было жить, как в гостинице, и всегда имелось несколько комфортабельных спальных комнат, московское заведение предназначалось только для «дневного пребывания» и после определенного времени (часа ночи) находиться здесь можно было лишь выплачивая штраф, неуклонно возраставший каждые полчаса.

За время своего существования, с 1772 по 1918 год, Английский клуб сменил несколько помещений. Первоначально он находился в Немецкой слободе, в Посланниковом переулке — и этот его дом не сохранился. С начала XIX века и до войны 1812 года адресом Английского клуба был дом Гагарина на Страстном бульваре (нынешнее здание городской больницы № 20). Именно здесь произошел исторический обед 1805 года в честь героя военной кампании князя П. И. Багратиона, использованный Л. Н. Толстым в «Войне и мире» (сцена ссоры Пьера Безухова с Долоховым).