Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни - [22]

Примерное представление о стоимости услуг квартального в начале 60-х гг. XIX в. можно найти в рассказах глубокого знатока московского быта А. И. Левитова. Один из его героев, купец, за дерзость «поучил» кухарку кулаками. Обиженная прислуга «…во все звонкое горло закричала караул» и побежала с жалобой в «фартал». Появившись на следующее утро в доме купца, квартальный получил «… про свои домашние обиходишки десять рублишков и посоветовал прогнать со двора кляузницу-кухарку». Тем дело и закончилось.

— Что же это, любезнейший: сколько времени живешь ты на этой улице под моим покровительством, а от тебя как от козла — ни шерсти, ни молока!

— Чем же мне послужить вашей милости? Я человек бедный. Вот если угодно товарцем — так это с нашим удовольствием.

(кар. из журн. «Развлечение». 1862 г.)

И это плата всего лишь за разбор домашнего конфликта. А ведь были еще фабричные и торговые заведения, которые должны были содержаться с соблюдением всех правил и законов. Они-то наверняка обходились владельцам в более солидные суммы.

В дополнение к групповому портрету квартальных надзирателей и их помощников, нарисованному Е. И. Козлининой, можно добавить несколько штрихов. В формулярных списках за 1841 г. у всех офицеров этой категории стояла одинаковая пометка: «недвижимого имущества не имеет»[23]. Как и все российские чиновники, полицейские офицеры приводились «…на верность службе к присяге с обязанием о неприкосновенности к масонским ложам и другим тайным обществам подпиской»[24].

Самым старшим по возрасту среди квартальных был офицер, носивший гоголевскую фамилию Нос. В армии Евдоким Андронович Нос отслужил 18 лет и был награжден серебряной медалью. В 1836 г. он перешел в полицию и, послужив квартальным поручиком, в сорок два года получил власть над кварталом.

На десять лет моложе был квартальный поручик Манцуров — тоже из армейских офицеров. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и подавления польского восстания, он имел награды за храбрость. А вот его ровесники и сослуживцы А. П. Лазовский, И. Е. Антонов, Н. И. Судоплатов, А. П. Ларионов пороху не нюхали. Свое восхождение по служебной лестнице все они начинали с должностей канцеляристов. Тем же путем пришел в полицию квартальный поручик И. П. Павлов.

На фоне ветеранов особо выделяется «сын секунд-майора» Н. В. фон Менгден. Пятнадцатилетним юнцом «с утверждения Г-на московского военного генерал-губернатора» он стал квартальным поручиком. За три года службы молодой офицер был трижды отмечен «Высочайшим благоволением» (благодарностью императора) и в графе «К продолжению статской службы способен, и к повышению службы достоин или нет, и зачем» получил запись: «Хорош и достоин».

Стоит заметить, что для получения такой записи в формуляре полицейскому офицеру требовалось постоянно и энергично поддерживать в квартале порядок. А для этого следовало не гнушаться по-настоящему черновой работой вроде ночных обходов и арестов преступников.

О том, что «полицейские будни» были далеки от романтики, прямо свидетельствует знаток московского «дна» А. И. Левитов. Вот как в его очерках «Московские норы и трущобы» описан арест преступника:

«— Где? — спросил начальственный голос.

— Вот тут, — указала хозяйка на конуру соседей.

— Я тебе покажу, каналья, как не давать знать полиции, когда тебя обязали подпиской! — шумел тот же голос.

— Да ведь, батюшка, отец мой!.. — слезливо оправдывалась хозяйка.

— Молчать! Эй, ты, отворяй! — крикнул начальник и стукнул в дверь.

Ответа не было.

— Отворяй, говорят тебе, или дверь велю ломать!

Опять молчание.

— Ломай дверь! — обратился начальник к кому-то.

Несколько человек, вероятно полицейских, дружно откашлялись и наперли: перегородка застонала и заколыхалась, так что грозила повалиться даже в моем стойле. Наконец раздался оглушительный треск, дверь соседей сорвалась с петлей и упала, мать и дочь проснулись и завопили. Я заглянул в щелку и увидел такую картину:

Яков стоял посреди свой миниатюрной комнатки, высоко подняв над головою обломок стула; лицо его было совершенно бело; черные глаза горели, как два угля; гнев и страх, исказившие его физиономию, особенно резко выражались в широко открытом, перекосившемся рте и поднятых бровях. Красная, яркая полоса света, вырывавшегося из коридора сквозь выбитую дверь, освещала всю фигуру Якова. Остальные личности, притаившиеся в полутемном углу, сами собой отодвигались на второй план в этой страшной картине. Мать и дочь, наполнявшие бессознательным, диким криком всю квартиру, барахтались где-то под кроватью, едва ли объясняя себе причину собственного вопля, потому что обе были пьяны; собутыльники Якова жались один за другого, растерявшись и недоумевая, что им предпринять.

— Лучше сдавайся без драки, — уговаривал из коридора начальственный голос.

— Ни за что!.. — твердо крикнул Яков.

— Ой, сдайся!..

Молчание.

— Тихонов, — скромно позвал кого-то начальник.

— Чего изволите, ваше благородие.

— Что же — надо брать.

В голосе начальника было что-то нежащее, ласкающее и вместе ужасное, — он как будто говорил: «что же делать, Тихонов, я сам знаю, что в этой битве тебе, пожалуй, могут свернуть шею, — но как же поступить иначе?»