Повседневная жизнь масонов в эпоху Просвещения - [149]

— Да, это три жалких честолюбца, они честны, но бездарны. Все трое добивались звания мастера и пытались вынудить меня сказать им пароль, чтобы получить право на более высокое жалованье. В конце концов они вняли голосу разума, и совсем недавно я имел случай убедиться в том, что сердца у них добрые.

— Мастер, в Писании сказано: «Бойся раненой змеи, если она свернулась». Вы плохо знаете людей: эти трое — ваши враги, именно они своими кознями едва не погубили отливку медного моря… Прощайте, мастер… исполните ваше предназначение!

С этими словами царь протянул ему руку; художник смиренно склонился к ней, но не коснулся губами, и Сулейман вздрогнул.

<…>

— Смерть опустошила ряды мастеров, и Адонирам хочет удалиться на покой; я, как и он, хочу найти среди глав цехов людей, достойных моего доверия. Сегодня вечером, после выплаты жалованья, еще раз обратитесь к просьбой о посвящении в мастера; он будет один… Сумейте заставить его внять вашим доводам. Если вам это удастся, я буду знать, что вы трудолюбивы, владеете мастерством и высоко стоите в глазах ваших братьев. Адонирам знает свое дело; его решение — закон. Разве Бог покинул его? Разве был ему явлен знак порицания Творца, Его роковое предупреждение, удар, который без промаха наносит незримая рука, карая виновных? Так пусть рассудит вас Иегова: если падет на вас выбор Адонирама, его расположение будет для меня тайным знаком, свидетельством самого неба в вашу пользу, и тогда я не спущу больше с Адонирама глаз. Но если он откажет вам в звании мастеров, завтра же вы вместе с ним предстанете передо мной; я выслушаю обе стороны, обвинение и защиту, и отцы народа огласят решение суда. Ступайте же, подумайте над моими словами, и да вразумит вас Адонаи.

Сулейман поднялся и, опираясь на плечо великого священника, чье лицо осталось невозмутимым, медленно удалился.

Трое подмастерьев переглянулись, и одна мысль тотчас осенила всех троих.

— Надо вырвать у него пароль мастеров, — сказал Фанор.

— Или пусть он умрет, — добавил финикиец Амру.

— Он скажет нам пароль мастеров или умрет! — воскликнул Мифусаил.

И три руки соединились в знак клятвы.

<…>

Опечаленный и словно заледеневший в этот знойный и хмурый день, Адонирам, как он и говорил царю, пришел проститься со своей царственной возлюбленной, смирившейся с разлукой, на которой она сама настояла.

— Уехать нам вместе, — сказала она ему, — значило бы бросить вызов Сулейману, унизить царя в глазах его народа и усугубить оскорблением те горести, которые я по воле предвечных сил вынуждена причинить ему А остаться вам здесь, когда я уеду, супруг мой, — значит искать смерти. Царь ревнует к вам, и после моего бегства лишь на вас обрушится вся его злоба.

— Что ж! Мы разделим судьбу всех детей нашего племени, будем скитаться и искать друг друга на земле. Я пообещал царю отправиться в Тир. Будем же искренними, ибо теперь вы можете, наконец, сбросить путы лжи. Нынче же ночью я пущусь в путь и доберусь до Финикии, но не задержусь там, а поспешу к вам в Йемен через границы Сирии, через пустыни Каменистой Аравии, вдоль теснин Касанитских гор. Увы, дорогая царица, неужели я должен покинуть вас так скоро, неужели мне придется оставить вас одну в чужой земле, во власти влюбленного деспота?

— Успокойтесь, господин мой, мое сердце принадлежит только вам, меня окружают преданные слуги, и осторожность поможет мне избежать опасностей. Темной и ненастной будет нынешняя ночь, которая скроет мое бегство. Что до Сулеймана, я его ненавижу; не мною, а моими землями жаждет он обладать. Он окружил меня шпионами, пытался подкупить моих слуг, он соблазнял золотом моих воинов, уговаривая их сдать крепости. Если бы он завладел и правами на меня, никогда больше я не увидела бы счастливый Йемен. Он вырвал у меня обещание, это правда; но что значит нарушение слова в сравнении с таким вероломством? И как я могла не обмануть его, человека, который не далее как сегодня дал мне понять, почти не скрывая угрозы, что любовь его не знает границ, а терпению наступает предел?

— Нужно поднять против него ремесленников!

— Они ждут жалованья; сейчас они не поддержат вас. К чему пускаться в столь рискованные затеи? Слова царя не испугали меня, напротив, я даже довольна; я предвидела их и ждала с нетерпением. Ступайте и не тревожьтесь ни о чем, любимый мой, Балкида будет принадлежать только вам, и никому другому!

В своем дворце в Милло Сулейман, обуреваемый гневом и любовью, терзаясь то подозрениями, то преждевременными угрызениями совести, с тревогой ждал царицу, скрывающую под улыбкой свое отчаяние, а Адонирам тем временем, силясь похоронить ревность в глубинах своей печали, направился к храму, чтобы заплатить строителям, прежде чем взять в руки посох изгнанника.

Каждый из троих думал, что одержал верх над соперником, каждый считал, что проник в тайну другого. Царица таила свои намерения; Сулейман, которому слишком многое было известно, тоже скрывал это, и его изобретательное самолюбие еще нашептывало ему сомнения.

<…>

Удары молотков по бронзовым гонгам вывели Адонирама из задумчивости; собравшаяся толпа строителей расступилась перед ним; он вошел в храм, приоткрыл восточные ворота и встал у подножия колонны Иахин, чтобы приступить к раздаче жалованья.