Повседневная жизнь греческих богов - [49]

оказалась бы необоснованной. А вместе с ней и многие другие ценности утратили бы свое основание: fides, взаимное доверие, societas и, наконец, справедливость. Одним словом, социальные связи разорвутся, как только мы перестанем верить, что боги несут за них ответственность, что это их касается или, по меньшей мере, они проявляют к этому какой-либо интерес. Это означает, что люди поддерживают этику взаимоотношений лишь при условии, что на них взирают боги. Как только бессмертные станут нас игнорировать, мы отвернемся от них и тем самым избавимся от привычки уважать себе подобных. Боги являются сторонней моделью, как бы теми, кто наблюдает нашу жизнь, кто визуально следит за нами, перед кем мы отчитываемся за свое поведение. Эллинистическая философия — это скорее философия жизни, чем философия субъекта: под жизнью подразумевается время, когда завязываются связи между индивидуумом и вселенной.

Как нетрудно догадаться, эти рассуждения, ни на минуту не забывающие об опасности, которую представляет для социального здания божественное равнодушие, направлены против эпикурейцев. Это они сеют сомнения. В действительности, для философов из Сада Эпикура речь идет скорее о неукоснительных требованиях: если боги пребывают в блаженстве, то они неизбежно должны воздерживаться от всего, что несет с собой беспокойство, следовательно, от забот, от cura, являющейся уделом смертных, суетящихся во времени. Лишить богов интереса к мирским делам — неважно, проявляется ли он в созидании, судебном разбирательстве или предопределении судьбы — означает представлять их себе логически: отдавать их во власть beatitas, которую им постоянно приписывают, начиная с эпохи Гомера, но в которой им упорно отказывают, поскольку иначе они оказались бы замешанными в человеческой истории. Поэты несут основную долю ответственности за абсурдную теологию, наполненную олимпийцами, кипящими от гнева, приходящими в ярость от неуемного желания, вовлеченными в войны, баталии, сражения, где они настолько забываются, что получают ранения. Ненависть, распри, разногласия; рождение, кончина; ссоры, жалобы; наконец, желания, толкающие на разного рода несдержанность: адюльтер, случайные связи, половые сношения с представителями рода людского, вплоть до того, что смертные появляются на свет, зачатые богами. Власть, война, любовь: мы слишком хорошо знаем, что активная жизнь — это беспрерывное беспокойство, в котором переплетаются поступки и страсти, напряжение и порывы, когда мы разрываемся между враждебностью и привязанностью. То, что бессмертные воплощаются в смертных, совсем не достойно богов. Как можно разделять столь легкомысленные суждения, в то время как люди, совершенно неосознанно, представляют себе божественных существ в блаженстве и вечности? Логика требует, чтобы блаженное и вечное существо само не занималось никакими делами и не требовало от других беспокоиться о чем-либо; никто не может вызвать его гнев или завоевать благосклонность — подобного рода чувства были бы свидетельством слабости.

В противоположность гомеровской религии эпикурейцы придают существованию богов негативные черты. Это существование выражается в совершенной законченности схожего времени, которое не может потревожить никакое событие, поскольку туда не проникает ни одно желание. Там нет даже намека на то, что могло бы склонить к действию; никакой склонности к авантюре; никакой зависти, источника беспокойства. И напротив, как бы парадоксально это ни было, много удовольствия, избыток voluptates. Жизнь, протекающая в стороне от всех libidines, от всех желаний, наполнена наслаждением. Как это возможно? Как ваши боги могут наслаждаться? Вот такие простые вопросы настойчиво задают эпикурейцам их хулители. Эти вопросы пересекаются с другим, который эпикурейцы адресуют исповедникам других религий: почему ваши боги испытывают желание? В подобном обмене мнениями вырисовывается вся проблематичность божественного времени.

Самый уязвимый момент в эпикурейской концепции блаженных богов можно сформулировать так: какую жизнь ведут боги? Как они проводят свое время? Высказав предположение, что они ничего не делают, мы должны гадать, что значит для них пустое, бездеятельное время, вечный отдых. Какой, наконец, может быть их жизнь? В этом вопросе выражается нетерпение познать время, которое не было бы занятым, наполненным и даже переполненным сделанными делами и делами, которые предстоит сделать. Эпикурейцев не только спрашивают, для чего их боги обладают телом, ведь они не находят ему применения, но и изводят этим теологическим вопросом. Не то чтобы у них не было ответа; напротив, именно их ответ вновь и вновь порождает вопрос. «Твоя школа и ты сам, Балбус, — говорит эпикуреец Велленус своему собеседнику, — вы имеете привычку (soletis) спрашивать нас, какой образ жизни ведут наши боги, как они проводят свое время. Совершенно очевидно, что нельзя представить себе большего счастья, более сияющей радости. Бог не вовлечен ни в какую деятельность, он не утруждает себя никаким трудом. Он наслаждается (gaudet) своими знаниями и своей добродетельностью. Перед ним всегда открыта перспектива максимальных и вечных наслаждений