Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - [36]
Работающие здесь немецкие художники вынуждены игнорировать все открытия Нольде и Кокошки[141] (живописцев 20–30-х годов), которых втайне считают своими учителями. Ничто не должно напоминать о «декадентском» искусстве (по крайней мере, открыто), но, например, американское кино не запрещено. Многие декораторы — славяне, однако с ними, как и со всеми работниками УФА, «заключают контракт по всей форме, а до подписания контракта они проходят трехгодичную стажировку» (Кнеф). Только в 1943 году, через год после выхода в прокат фильма «Приключения барона Мюнхгаузена, или Золотой город», некоторых из них, самых невезучих, внезапно передали «в распоряжение вермахта». После Сталинграда, который стал для Германии началом конца, кого интересовали артисты, вообще интеллектуалы, если только они не были евреями, смутьянами, противниками власти? Многие из тех, кто остались на студии, будут работать на ней вплоть до окончания «битвы за Берлин». По вечерам в этом парадоксальном городе красивые девушки и изящные юноши, знаменитые актеры и актрисы (среди них Вилли Фрич, Цара Леандер, Марика Рёкк), продолжают жить в непрерывных празднествах, как бы воспроизводя сюжет мопассановского «Милого друга», — а у ворот студии их ждут офицеры и влюбленные женщины. Они обедают со своими поклонниками на крышах съемочных павильонов, где летом можно принимать солнечные ванны. Сотрудники министерства «дяди Германа», которое находится совсем близко, тоже часто приходят сюда. Как и Геббельс, Геринг в часы таких посещений кажется истинным меценатом. Он даже как-то разыгрывал из себя спасителя одной еврейской актрисы. Геббельс тоже имеет свои креатуры из числа самых эффектных актрис и использует их как «витрину» для украшения культурных праздников в стиле Петрония, на роль которого претендует. Время от времени распространяются слухи, что такой-то фельдмаршал или адмирал покровительствует некоей актрисе — подруге своей дочери или матери. Сегодня, например, киношники ищут по всему городу какую-то шведку, разъезжая на должностной машине, которую истребовала для себя дирекция студии «Берлин-фильм» на Унтер ден Линден. Они посещают одну съемочную площадку за другой и наконец находят эту актрисулечку у Либенайнера, могущественного патрона киностудии «Ной-Бабельсберг». Все, кто имеет отношение к миру кино, начиная с красавицы Цары Леандер и кончая простыми костюмершами, завтракают и обедают вместе в столовой акционерного общества «Универсум-фильм» (УФА) — без продовольственных карточек. Офицеры, приезжающие в отпуск с фронта, мало-помалу вытесняют из сознания актрис высоких чиновников. Да и как устоять перед обаянием «юного героя», который, быть может, еще вчера форсировал мосты на Сомме, а сегодня приглашает тебя на концерт Фуртвенглера,[142] лучшего дирижера эпохи, и при этом шепчет: «У вас такие дивные локоны»!.. Тем более что он дарит духи фирмы «Шанель», шелковые чулки и американские диски, песенки с которых можно напевать по-английски без всякой опаски — ведь «два Г» (Геринг и Геббельс), объединившись ради такого случая, запретили эсэсовцам доступ на территорию УФА. «Берлин, — говорит один сценарист, — все еще остается столицей мира». Но так ли это на самом деле?
Летчик встречается с великим артистом
В то время когда немецкая авиация начинает бомбить Лондон, один молодой пилот вступает в воздушный поединок с английским асом Питером Таун-сендом, чудом избежав гибели, получает в награду Железный крест и затем проводит свой отпуск в столице с актрисой, которой покровительствует патрон киностудии «Тобис».[143] Они ужинают вместе с другими киношниками в знаменитом ресторане. «Берлинские звезды наконец научились прилично говорить по-немецки», — с удовлетворением отмечает про себя Карл Мейкснер, преподаватель драматического искусства, который пользуется спичками лишь один раз в день, чтобы зажечь свою первую сигарету. «Затем, вплоть до пяти часов утра, когда он отправляется спать, он курит непрерывно, зажигая каждую новую сигарету от окурка предыдущей» (Кнеф). Все женщины мечтают его соблазнить, стараются по-особому одеться и причесаться, когда им предстоит встреча с этим взыскательным Дон Жуаном — громогласным, в непромокаемом плаще поверх фрака, умеющим построить мир грез в одном-единствен-ном кадре, с помощью какого-нибудь табурета или цветка. Он утверждает, что «теории театра не существует». По мнению известной актрисы Эльзы Боргесс, которая пришла в ресторан в сопровождении своего пуделя, Карл Мейкснер «скучает в этом мире, где остался в полном одиночестве». Мейкснер действительно не желает ничего знать о продовольственных карточках, бомбах, закрывшихся барах и руинах. Он — прославленный мэтр немецкого театра. Он может говорить все, что захочет, сильным мира сего совершенно безнаказанно, может насмехаться даже над самим фюрером, хотя и признает (в глубине души не очень в это веря), что тот, подобно хорошему актеру, «умеет контролировать себя». «А умение контролировать себя, — обычно добавляет Мейкснер, обращаясь к одному из своих учеников, — есть искусство, о котором ты не имеешь ни малейшего представления». Этот новый Тальма,
