Поводырь - [106]

К какому-то конкретному решению прийти не успел. Едва врач оставил меня в покое, ко мне двинулись Тецков с Корниловым. И если купец, похоже, был искренне счастлив, что я остался жив, то казак – не был наверняка уверен, что останется жив он сам.

— Ваше превосходительство! — прогудел Текцов. — Не высказать, как я счастлив…

— Вот и молчите, Дмитрий Иванович, — нахально перебил я его. — С понедельника наймите людей, пусть на окна первого этажа поставят кованые решетки. Вам ясно?

Владелец заводов и пароходов понятливо боднул лобастой головой.

— Отлично. Вы, Иван Яковлевич… — На сотника было жалко смотреть. — Впредь потрудитесь распределять конвой таким образом, чтоб держать под контролем все возможные пути проникновения. Я ясно выразил свою мысль, или нужно поручить это кому-либо другому?

— Ясно, ваше превосходительство. Такого больше не повторится. Жизнью ручаюсь.

— Хорошо. У вас есть еще один шанс. На сегодня вы свободны.

На щеках хорунжего выступили первые проблески румянца. Щелкнув каблуками, казак торопливо вышел. По-моему, кое-кому из расслабившихся у меня за спиной казачков сейчас не поздоровится. Тецков тоже не стал больше мне докучать. Вышел из номера. Может быть, и не так споро, как Корнилов, но не менее целеустремленно.

— Это правда, ваше превосходительство? — тихонько поинтересовался Варежка, успевший к тому времени усесться на табурет возле моего изголовья.

— Ты о чем, Ириней?

— О малюсеньких зверьках, что болезни в наше тело вносят.

— Совершеннейшая правда.

— Чудны дела твои, Господи. И что же, Герман Густавович. Они и вправду хлебного вина побаиваются?

— Спирта. Не вина. И то, только если рану обработать или руки протереть. А вот пить его вредно. От частого его внутрь употребления как раз другие болезни появляются… Ладно. О микробах в другой раз поговорим. Сказывай, что там?

Варежка наклонился совсем низко к моему уху и прошептал:

— Их трое было. Мы труп у окна подобрали да увезли покудова. В тюремном замке в лазарете положили.

— Труп?

— Вы из револьверта своего с одного выстрела ему в лоб. Пришлось лицо умывать. Насилу опознать смогли.

— Опознали?

— Конечно, Герман Густавович. Я же покойного и при жизни знавал.

— И кто же это был?

— Караваев. Кому бы еще к вам в окно лезть вздуматься могло? Я уже и наблюдение с дома барона снять успел. Ни к чему теперь-то.

— Поторопился, — поморщился я. — Теперь-то, Ириней Михалыч, самое интересное начинается. Теперь нам с тобой заказчика определить нужно, а единственный след к злодею я пулей своей обрубил.

— Ну, один-то из троих варнаков жив покуда. В себя придет – поспрошаю.

— Вот-вот. Поспрошай. Почему, как уличены были, не прочь кинулись, а на меня поперли? Пожар в торговом ряду – не их ли рук дело? И если они, то откуда нефть взяли?

— Нефть?

— Масло земляное, горючее.

— Петролиум, что ли? Так это всякий скажет – с озера Масляного. Его там остяки со льда зимой лопатами собирают.

— Ух ты! Обязательно нужно там побывать…

— А вот кто им, Герман Густавович, мысль такую дал – лавки петролиумом полить, чтоб не потухло, — это большой вопрос.

— Есть версии?

— Достойных внимания – нет, — огорченно признался Варежка. — Я к барону приглядывался. Но теперь уверен – это не он. Возможность у него, быть может, и была, а вот духу бы не хватило. Да и не поддерживал Караваев с полицмейстером связи. Я бы узнал.

— Где-то ведь они постоем стояли, — покачал я головой. — И кто-то им это убежище приготовил. Не к Акулову же они за адресом обращались.

— Вот и это у душегубца поспрошаю.

— Обязательно. И поторапливайся. С первыми числами мая ты уже в пути должен быть.

— Куда, ваше превосходительство?

— В Барнаул. Там много вкусного горного начальства…

— Спасибо, Герман Густавович, — вдруг искренне обрадовался сыщик. — Давно хотелось.

Глава 12 Из грязи

Ничего особенного в ней не было. Обычная икона – потемневшая от времени и сажи лампад доска и невзрачный лик бородатого мужика с глазами смертельно уставшего человека. Говорят, она – икона эта – чудотворная. Будто бы она сама явилась в доме умирающего солдатского сына, принеся тем самым пареньку полное выздоровление. С тех пор, а случилось чудо будто бы в первых годах восемнадцатого века, каждый май икона совершала небольшое путешествие из Никольской церкви Семилужского села в Богоявленский собор Томска. А в августе возвращалась домой…

Обычная икона Святого Николая. Не светящаяся, не плачущая кровавыми слезами и не дающая негасимого пасхального огня. Обычная, но назавтра, с самого утра, тысячи верующих придут на то самое место, где стоял на коленях я. Придут поклониться и попросить. Николай Угодник – он такой, у него постоянно все чего-то просят. Все, кроме меня. Я-то поговорить пришел…

А началось все с Пасхи. Ну, или если быть точным – с ночи перед Пасхой, когда я был легко ранен.

С самого утра Святого христианского праздника у меня настолько поднялась температура, что я только шептать и мог. И то только когда Апанас не ленился смачивать мне губы. Так и провалялся до вечера, пока организм сам не справился с инфекцией, наверняка занесенной добрым доктором Гриценко. Окружной врач соизволил явиться меня пользовать, когда я уже куриный бульон с ложечки схлебывал. Потрогал лоб, предложил "пустить кровь", оставил баночку какого-то порошка, немедленно после его ухода отправленного в мусорную корзину, констатировал мое чудесное исцеление и отбыл.