Повнимательнее, Картер Джонс! - [7]

– «Мадам» и только «мадам», верно? – спросила она.

– Да, мадам.

– А мне как вас называть? – спросил я.

Мама и Дворецкий обернулись ко мне.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказала мама.

– Мистер Боулз-Фицпатрик?

– Да, молодой господин Джонс. Мистер Боулз-Фицпатрик. А теперь, если дамы готовы…

– Боулз-Фицпатрик?

Дворецкий помедлил и испустил долгий вздох.

– Ваша нация пока совсем молода, не так ли? И пока не слишком отчетливо чувствует, что такое преемственность времен.

– Боулз-Фицпатрик? – повторил я.

Новый вздох.

– Задолго до того, как сформировалась ваша американская нация, Боулз-Фицпатрики гибли на войне Алой и Белой розы, а как минимум один участвовал вместе с Нельсоном в битве при Абукире. Если говорить о героях, павших в сравнительно недавние времена, то один Боулз-Фицпатрик погиб на Первой мировой войне, в окопах Фландрии, а другой – на Второй мировой войне, на борту эсминца, сопровождавшего американские торговые суда. Возможно, от вашего внимания не укрылось, что мы, Боулз-Фицпатрики, – люди воинственные, привычные к битвам. Будьте начеку, молодой господин Джонс. А теперь, дамы…

Мы все, прихватив рюкзаки и пакеты с завтраками, побежали к Баклажану, держа над собой зонты (Дворецкий купил четыре новых, все черные).

Ну ладно, пускай он привычен к битвам и все такое. Но и я могу привыкнуть. Как-никак мой отец – офицер армии США. Капитан.

И поэтому я оставил свой завтрак на кухонном столе. И свой сладкий чай с молоком тоже.

Восстания начинаются с мелочей.

Пока мы ехали в школу, Дворецкий – мистер Боулз-Фицпатрик – даже не заметил, что моего пакета с завтраком не хватает. И, когда я вылез из машины, тоже не заметил. «Принимайте обдуманные решения и помните, кто вы». И даже когда я помахал рукой и пошел к школе, не заметил.

А когда миссис Хокнет спросила, где мой завтрак, я сказал: «Дома забыл, но со мной поделится Билли Кольт, потому что за вчерашнее с него причитается».

– Ничего с меня за вчерашнее не причитается, – сказал Билли Кольт.

– Причитается. За вчерашнее.

– Это насчет твоего дворецкого? – спросил он.

– Хочешь, я ему передам, что ты назвал его серийным убийцей?

– Серийным убийцей я его не называл. Сказал только, что он на серийного убийцу похож.

– Думаешь, серийный убийца станет в тонкостях твоих слов разбираться?

И Билли Кольт сказал, что поделится со мной. А потом мы переключились на сочинения, и миссис Хокнет пробежала их все своим учительским взглядом, острым, как лазер, и выбрала три, чтобы прочитать вслух всему классу. И едва она сказала, что прочитает их вслух, я догадался, что она прочтет мое, ведь Дворецкий заставил меня переделывать сочинение четыре раза – помните? – а кто еще из шестиклассников стал бы переделывать? И она прочла сочинение Патти Троубридж про ферму амишей[8] в Пенсильвании, и сочинение Дженнифер Уошбёрн про Чикагский Аквариум, а потом прочитала о том, как я был в парке Свободы[9] в Нью-Йорке, и было туманно, сыро и холодно, и нам почти ничего не было видно, а потом с реки подул ветер, и туман вдруг развеялся, и мы увидели место, где раньше был Всемирный торговый центр, и ощущение было щемящее (это слово мне посоветовал Дворецкий).

Наверно, теперь вам понятно, что Дворецкий – не серийный убийца: он-то в тонкостях слов разбирается.

– Прекрасное выразительное описание с глубоким подтекстом, – сказала миссис Хокнет.

– Прекрасное выразительное описание с глубоким подтекстом, – шепнул мне Билли Кольт: наверно, от досады, что ему придется поделиться завтраком.

– Замолкни, – сказал я.

А потом миссис Хокнет опять задала нам написать сочинение из одного абзаца на тему «Моя комната».

– У вас один абзац, чтобы рассказать что-нибудь о себе. Причем рассказать не впрямую, а намеками, вкладывая в свои слова подтекст.

– Ты все так выразительно описываешь с глубоким подтекстом, – шепнул Билли Кольт.

– Замолкни, – сказал я. – Всерьез предупреждаю.

Миссис Хокнет велела приступать к работе.

Из классной комнаты мы пошли на естествознание к миссис Врубель, где начали изучать ионы – название занудное и тема действительно занудная, а потом – на физкультуру, причем вся физкультура состояла в том, что Крозоска заставил нас вытащить со склада во двор все маты – пусть проветрятся. – Дешевая рабочая сила, ребята, – сказал он. – Дешевая рабочая сила. – Мы не стали ныть, но только потому, что знали: волочь маты обратно будем не мы, а те, у кого физра сегодня седьмым уроком.

Но когда перетаскиваешь маты, недолго проголодаться, и, дожидаясь большой перемены, я надеялся только на то, что родители Билли Кольта на завтрак не поскупились.

А оказалось, это неважно.

В столовой все толпились вокруг одного стола, и кто-то, увидев нас, заорал: «Вон он идет!», и все обернулись на меня посмотреть. Можете вообразить, как это было странно – жуть. Но тут все расступились, и я увидел, в чем штука.

Длинный стол был застелен с одного конца белой льняной скатертью. На белой льняной скатерти стояла фарфоровая тарелка, белая, с тонким золотым ободком. Справа от тарелки на белой льняной салфетке лежали нож и ложка. Слева – две вилки. Чуть подальше была стеклянная мисочка с фруктовым ассорти, еще одна стеклянная мисочка с салатом и два маленьких графина – с оливковым маслом и с уксусом. На тарелке лежала куриная грудка с гарниром из карликовой моркови и грибов. И с петрушкой. На другой белой фарфоровой тарелке – дымящиеся гренки с чесноком. Тут же была бутылка газировки – бери и наливай в уже приготовленный стакан со льдом. И фарфоровая чашка, а в чашке горячий сладкий чай с молоком. А перед всем этим – белая табличка с замысловатой черной надписью «Молодой господин Картер Джонс».