Повиливая миром - [13]
– Это плохо. Все написанное должно быть бесспорно, а у вас там какие-то мнения…
В коридоре напротив дверей кафедры мается «переводник».
Нет, это не тот человек, что переводит Гомера на иврит и детей через дорогу.
Это грустный Василий Топотунчиков, не до конца переведенный к нам из ИСАА. Почему-то путь вверх по Моховой от ИСАА до журфака занимает у несчастных коллег Топотунчикова многие месяцы, а переход через Никитскую превращается в переход через Альпы с элементами форсирования Днепра.
– Мне бы досдать, – курлычет Топотунчиков.
– Идите, учите! – непреклонно чеканит «немец». – Я по средам не подаю.
Топотунчиковы дела плохи. Немцы наши строги…
Меж тем за окном все мрачнее, и коллеги наливают по второй чашечке растворимого.
– А давайте никуда не пойдем? – внезапно предлагаю я. – Сядем тут, а студенты пусть нас ищут!
Сумрачные утренние лица любимых коллег расцветают улыбками.
Предложения сыплются как горох из рваного пакета:
– А давайте вообще запремся на кафедре.
– Изнутри, и ключ выбросим.
– И скажем: «Ну вас!»
– Мы тут запросто продержимся, у нас есть печеньки!
– И кофеечек!
– А когда из ректората приедут, мы из-под двери дразниться будем…
– И никого не впустим!
– Пора на пару, – внезапно говорит Эвелина Петровна голосом профессионального джой-киллера.
Коллеги вздыхают, глядя на часы, разбирают учебные магнитофоны, и бредут по коридорам.
На лицах коллег лукавые улыбки.
Чувствуется, что даже несостоявшийся карнавал непослушания исправил им настроение.
– Пупочкин, что это вы мне сдали?
– Это перевод, Татьянавиктна…
– Пупочкин, это НЕ перевод. «Журналистика, становясь таковой, в процессе сущностной глобализации медиа-пространства, отвечает на челленджи времени, исходя…» – это НЕ перевод.
– А что это, Татьянавиктна?
– Это поток вашего сознания, Пупочкин. И поток этот причудлив и страшен. А мне нужен перевод. Такой, чтоб его без ущерба для психики смогли прочесть нормальные люди.
– Что ж вы сразу не сказали…
– Про что?!
– Про нормальных людей…
– А вы на кого рассчитывали?!
– Я сделал презентацию для экзамена, Татьянавиктна!
– Похвально. Могу ли я взглянуть?
– Не хотелось бы.
– Мусечкин, вам ведь придется доложить все это на экзамене. Не лучше ли показать мне это сейчас?
– Не думаю.
– Мусечкин, скажите правду, не щадите меня, не нужно. Что с презентацией?
– Она получилась какая-то страшная.
– Татьянавиктна, Анна Иванна не хочет принимать у меня портфолио.
– Покажите портфолио.
– Вот.
– Козяфкин, это не портфолио. Это то, за что в моем детстве давали два тома Дюма. То есть макулатура.
– Но тут переводы и статьи!
– И по каким признакам Анна Иванна должна об этом догадаться?
– Я понимаю. Портфолио немного неряшлива. Неряшлив. То есть, неряшливо. Но ведь это портфолио. Нельзя отказывать мне в допуске на экзамен из-за разногласий в терминах!
– Я не хочу учить устройство местного самоуправления в Великобритании!
– Зюзечкин, мы с вами обсуждаем экзаменационные билеты, а не ваши парадоксальные интенции.
– Как это?
– Упрощенно говоря, будете учить то, что я велела.
– Это волюнтаризм, Татьянавиктна.
– Не спорю. Но жизнь неимоверно несправедлива.
– Мне не нужны эти знания! У меня все это не вмещается в голове.
– Это потому, Зюзечкин, что вы учите много лишних слов. Выбросьте из головы слово «волюнтаризм», и там поместится самоуправление в Британии.
Четвертый курс. Международное отделение. В следующий вторник гос. Как бы выпускной.
На гос велела всем прийти бритыми и при галстуках.
Мой любимый студент Козяфкин является на экзамен с лицом, заклеенным лейкопластырем.
Читатель ждал бенефиса Козяфкина? Ну так вот.
Приемная комиссия сидит среди цветов, благожелательно рассматривая портфолио студентов. В помещении пахнет лилиями и умственным напряжением.
– Что у вас с лицом?! – испуганно вопрошает комиссия.
– Так это… Татьянавиктна же…
– Расцарапала вам физиономию?!
– Не, что вы! Она велела прийти на экзамен при галстуке и с бритой мордой!
– Наверное, она употребила слово «лицо»?!
– Ради торжества истины я должен сказать…
– Берите билет, Козяфкин! – вмешивается Татьянавиктна.
– Так почему же вы в пластырях?! – не унимается комиссия.
– Я брился. От страха у меня тряслись руки. Вы видите результат.
– Кого же вы так боялись?!
– Татьянувиктну!
Поерзав на стульях, комиссия осматривает Татьянувиктну с каким-то новым чувством.
– Поверьте, – начинает Татьянавиктна задушевным голосом, – это такой нахальный паразит, что я…
– Вы пристрастны! – строго констатирует комиссия.
Ответ Козяфкина сопровождается умильными причмокиваниями комиссии и змеиным шипением Татьянывиктны. Комиссия умиляется тому, как раненый Козяфкин виртуозно овладел лексикой по профессиональной тематике, Татьянавиктна бухтит о том, что отмена телесных наказаний пагубно сказывается на системе высшего образования в целом, и на студенте Козяфкине в частности.
– Вы необъективны! – укоризненно сетует комиссия. – Что это за подход – драть?
– Татьянавиктна права, – самоотверженно комментирует покаянный Козяфкин, – меня надо было драть…
– Вы такой милый мальчик! – умиляется комиссия.
– Нет, я тот еще паразит, – хлещет себя по щекам Козяфкин.
«Автор объединил несколько произведений под одной обложкой, украсив ее замечательной собственной фотоработой, и дал название всей книге по самому значащему для него — „Соло для одного“. Соло — это что-то отдельно исполненное, а для одного — вероятно, для сына, которому посвящается, или для друга, многолетняя переписка с которым легла в основу задуманного? Может быть, замысел прост. Автор как бы просто взял и опубликовал с небольшими комментариями то, что давно лежало в тумбочке. Помните, у Окуджавы: „Дайте выплеснуть слова, что давно лежат в копилке…“ Но, раскрыв книгу, я понимаю, что Валерий Верхоглядов исполнил свое соло для каждого из многих других читателей, неравнодушных к таинству литературного творчества.
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Старость, в сущности, ничем не отличается от детства: все вокруг лучше тебя знают, что тебе можно и чего нельзя, и всё запрещают. Вот только в детстве кажется, что впереди один долгий и бесконечный праздник, а в старости ты отлично представляешь, что там впереди… и решаешь этот праздник устроить себе самостоятельно. О чем мечтают дети? О Диснейленде? Прекрасно! Едем в Диснейленд. Примерно так рассуждают супруги Джон и Элла. Позади прекрасная жизнь вдвоем длиной в шестьдесят лет. И вот им уже за восемьдесят, и все хорошее осталось в прошлом.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
Франсин Проуз (1947), одна из самых известных американских писательниц, автор более двух десятков книг — романов, сборников рассказов, книг для детей и юношества, эссе, биографий. В романе «Изменившийся человек» Франсин Проуз ищет ответа на один из самых насущных для нашего времени вопросов: что заставляет людей примыкать к неонацистским организациям и что может побудить их порвать с такими движениями. Герой романа Винсент Нолан в трудную минуту жизни примыкает к неонацистам, но, осознав, что их путь ведет в тупик, является в благотворительный фонд «Всемирная вахта братства» и с ходу заявляет, что его цель «Помочь спасать таких людей, как я, чтобы он не стали такими людьми, как я».