Повести - [45]

Когда я возвращаюсь, столовая оказывается открытой. Робея, толкаю дверь и вхожу в полутемное помещение. Пусто. На столах ножками вверх сложены стулья. Какая-то женщина в темно-синем рабочем халате моет пол.

— Ты чего? — не разгибаясь, спрашивает она и, шуруя тряпкой направо и налево, спиной движется ко мне.

— К папе.

— К кому? — она оставляет тряпку. — А как фамилия?

Я называю.

Тетка выпрямляется, вытирает руки о халат и, поправляя выбившуюся из-под платка прядь волос, недоверчиво смотрит на меня:

— Так говорили, у него сын погиб?

— Нет.

— Значит, ты и есть? — Она осматривает меня с ног до головы. — Ну да, конечно… Похожи… С матерью живешь? Мамочка-то, верно, от сердца не оттолкнет… Да ты подожди. Нет отца. Он на базу уехал. Погуляй где-нибудь, а потом придешь. А хочешь, здесь подожди. Похож на отца, вылитый!

Я выхожу из столовой, а тетка с порога смотрит на меня. Потихоньку бреду по улицам и оказываюсь возле Таврического сада. Часть его отделена проволокой. И там, за ограждением, из-за бруствера торчат стволы зенитных пушек… Ходит солдат с винтовкой. А по эту сторону ограждения, по всей бывшей поляне, по берегам канавы — грядки, грядки, грядки, разгороженные поставленными на бок ржавыми кроватями.

Пробродив больше часа, возвращаюсь в столовую.

Теперь в ней многолюдно. У входных дверей толпятся женщины, кто с бидоном, кто с кастрюлькой, с набором стеклянных баночек.

Как только я вхожу, официантки, быстро переглянувшись, перешептываются между собой.

— Вы к Савельеву? — спрашивает одна из них. — Папаши еще нет.

И тотчас появляется полная рыжая женщина. Она стоит у распахнутой боковой двери и, вроде бы растерявшись, не может решить, что же ей делать, переступать порог или нет.

— Пройдите, — предлагает она мне. Мы проходим в кабинет с надписью на двери: «Заведующий». Женщина внимательно, но недолго смотрит на меня и отворачивается, нервно потирает руки.

— Да, вот… папаши еще нет, — глухим, напряженным голосом говорит она. — Он еще не пришел. — Смахивает с письменного стола соринку. — Да… Вас как зовут?.. Вы у него один? В школу ходили? — и еще подобного рода вопросы. Она как будто стесняется меня, то взглянет, то вдруг потупится. И я тоже начинаю смущаться.

В приоткрытую дверь настырно заглядывают официантки.

— Ой, извините! — вскрикивают притворными голосами. А она вроде бы и не видит их.

— Вы когда приехали? А где жили? Один? Да, с бабушкой, вы уже говорили… Вам сколько лет? Пятнадцать? Отец скоро придет… Сейчас должен прийти… Вы, наверное, проголодались? Я сейчас…

Она поспешно выходит, а я остаюсь в пустом кабинете один. И во второй раз сегодня думаю, удивляясь, что мой отец, столяр-краснодеревщик, и вдруг работает здесь кладовщиком. Об этом утром сообщила мне мама.

Опять заглядывают официантки. «Натальи Сидоровны нет?» — а сами бесцеремонно пялят на меня глаза, и я слышу, как шепчут за дверью: «Сенькин… Сенькин… Семена сын. Пустите-ка, и я посмотрю».

Мне приносят тарелку супа. Я сижу спиной к двери и ем. Вверху, возле самого потолка, маленькое окошко, приходящееся вровень с панелью, и я вижу, как в нем мелькают ноги. Входит уборщица, та, которую я видел утром.

— А ты чего не закрываешься? — раздраженно говорит она. — Твой отец, когда ест, всегда закрывается. — Она шаркает метлой в углу под окном. — Ты бы ей, гадюке, прямо в рожу-то этим супом и плеснул, в самые гляделки, пусть подавится. Все бы патлы вырвал гадине такой! Ты же большой, самостоятельный парень.

— Кому? — удивленно смотрю я на нее.

— Кому! — передразнивает она. — Что, не видишь, как она вьется? Испугалась! Отняла отца у ребенка, а теперь вьется!

— Кто? — уже поняв все, зачем-то спрашиваю я.

Но тут распахивается дверь, и в кабинет вбегает… папа.

— Васька! — кричит он. — Васек! — и обнимает меня.

3

Так вот в один день я нашел и потерял. Нашел, встретил папу, увидел его, прижался, прилип к нему по-ребячьи — это был мой отец, мой! — и тут же я потерял его. Он был теперь не с нами, не со мной.

Вечером я ничего не рассказал маме, и она ни о чем не расспрашивала меня. Но я-то постоянно думал об этом и постоянно задавал себе вопрос — почему, из-за чего так все произошло? Я еще не мог и не хотел с этим согласиться…

Когда официантки, пришедшие посмотреть на встречу отца с сыном, вышли из кабинета и мы остались втроем — я, папа и эта рыжая тетка, заведующая столовой, — он все еще ходил вокруг меня, суетился, поглаживал по голове и говорил ласково, быстро:

— Да ты кушай, кушай! А я посмотрю на тебя. Какой ты стал солидный. Мать перерос. Она привела тебя? Вот какой большой. Уже совсем взрослый!

Потом он сел на диван и говорил, прикасался ко мне, радовался. Изредка они переглядывались, и я понимал, что ему надо об этом мне что-то сказать, он должен, не может не сказать. Они понимают, что я жду. А мне так и хотелось его подтолкнуть: «Ну говори же, говори! Может, неправда все?» И наконец он решился, сказал, словно спохватившись, хотя прошло уже достаточно времени.

— А это Наталья Сидоровна. Познакомьтесь, пожалуйста.

— Да мы с ним уже немножко знакомы, — попыталась улыбнуться рыжая.

Я им ничего не ответил.