Повести - [119]

— Какую еще справку?

— Обыкновенную. И печать круглую ставь.

— Да вы что! — поднялась из-за стола Лариска. — Вы за кого меня принимаете! Куда меня толкаете? Чего это вы задумали-то?

— Никуда я тебя не толкаю! Я прошу!

— Вы знаете, что за липовые справки бывает, чем это пахнет? Не знаете? Во! — И Лариса, скрестив пальцы, изобразила куму решетку.

— Да что ты! В самом деле-то! — вспылил кум. — Ведь я тебе родственник, хоть и дальний. Я тебе маленькой нос вытирал.

— Это не имеет значения! За это вам и справочки пиши?.. Я на государственной службе.

— На службе, так книжки бы не читала… Что же это получается? Медицина бессильна!.. Значит, человеку погибать, так, что ли? Так по-вашему? Ты послушай, ведь дело какое! Шел человек с фронта. Видит, ребенок лежит. Подобрал. Другой бы что сделал — чихнул, и только, а этот — взял. Таким дуракам еще при жизни памятник надо ставить! А ему что?

— Что?

— Что! — передразнил кум. — Во! — и показал решетку.

11

Вечером, после ужина, Кузьма поправлял забор, когда пришел Матвей Задворнов, выдавая наряды на завтрашнюю работу. С дороги постучал прутиком в окно, крикнул:

— Пелагея! Завтра на косьбу с утра выходи. А Митьке передай пусть пораньше встанет да колеса в телегах дегтем смажет.

— Ладно, — из избы отозвалась Пелагея.

Бригадир уже направлялся к соседней избе, да Кузьма окликнул его, переулком выбежал на дорогу.

— Матвей!.. А меня-то что же ты забыл? И меня со счетов не сбрасывай, тоже на работу наряд давай.

— Так ты, может быть, еще отдохнешь?

— Хватит, сколько можно. Посидел денек, и ладно. Я без работы как больной.

— Тогда и ты выходи на косьбу.

— Хорошо. Только куда-нибудь одного меня поставь, подальше от глаз.

— А ступай на Зеленые поляны, там тоже не кошено.

Встал Кузьма раненько, пока не проснулась деревня, выбрал косу получше, забрал ребенка и отправился на Зеленые поляны. Это хоть и не так далеко было от Выселок, но в стороне от дороги, за рекой. Кузьма ходко бежал по чуть приметной лесной тропе, торопился. Он всегда торопился, когда шел на покос, — или характер был таким, или привычка такая. И эта торопливая ходьба уже сама по себе как бы настраивала на радостную торопливую работу, когда ни присесть передохнуть, ни закурить лишний раз некогда, жалко терять каждую минуту. И от этой спешки хорошо тебе, весело. Только на сенокосе, наверное, бывает такое. Все делается легко, все доставляет удовольствие.

А тем более если ты уже три года не держал косы, если все время тосковал вот по такой работе.

И первые часы, пока ребенок спал, уложенный на копну травы, хорошо, всласть работалось Кузьме, много он успел выкосить. А потом началось: чуть отвернется — плачет. Опять беги, смотри, в чем дело, утешай. То мухи его тревожат, то солнце печет. А не будешь ведь таскать за собой вдоль покоса. И Кузьме приходилось бегать. Издали пытался он с ним поговорить, забавить, то цветочек поднесет, то ягодку. И от этой беготни, постоянного напряжения вскоре запарился Кузьма хуже, чем от самой тяжелой работы, рубаха липла между лопаток. И может быть, поэтому не сразу услышал Кузьма, что зовет его из леса Сенька:

— Батянька! Батянь-ка!

— Ого-о-о! — откликнулся Кузьма. — Здесь я!

Сенька вышел на край покоса. В правой руке он тащил узелок, что-то завязанное в салфетку.

— Батяня, иди завтракать, я перехватку принес! Мамка прислала!

— Ага, — потеплело в душе у Кузьмы. — Сейчас, — отозвался радостно.

Сенька остановился возле ребенка, положил узелок на траву, сел рядом.

— Спасибо, — растроганно сказал Кузьма, погладил сынишку по голове. — Спасибо, сынок. Ну, чего тут? — развязал узелок.

— Мамка шесть картофелин прислала, самых больших. Да кусок хлеба. Да две луковицы, — довольный, что его похвалили, перечислял Сенька.

— Ну, хорошо, хорошо. Спасибо. Садись, ешь со мной.

— Не, не хочу, — отвернулся Сенька.

— Ешь, ешь, чего «не хочу». Мне много. На, ешь.

Сенька взял картофелину. И сразу же заметно повеселел, оживился, обрадовался.

— А я картошку-то люблю. Горячая когда. Мне мамка тоже всегда отдает свою картофелину. Она быстро наедается.

— Ну ешь, ешь на здоровье. Давай и ему дадим, — указал Кузьма на ребенка, который тянулся к еде. — Помнем только, чтоб помягче была. Он-то еще беззубый, для него надо помять. — И здесь Кузьма заметил, что картофелин-то всего четыре. — Четыре, — произнес Кузьма. — А где же еще две? — он приподнял край расстеленной по траве салфетки, пошарил под ней. Сенька притих, сразу став серьезным. — Что, закатилась? Куда же она делась? — беспокойно искал Кузьма, не замечая поведения сына. А Сенька отвернулся, он все крепился, все терпел и, не вытерпев, заревел:

— Ба-тя-я-я…

— Ты чего? — удивился Кузьма.

— Это я съел. — И Сенька уже разрыдался по-настоящему, стыдясь своего поступка.

— Ну, — растерялся Кузьма. — Ну съел, и хорошо!.. И на здоровье. Чего плакать-то. Я и не хочу… Погоди, ужо знаешь как будет! Я работать буду. Погоди, заживем, Сенька, знаешь как заживем. Это все только так, временно… Были бы здоровье да сила, все сделаем.

И Сенька опять повеселел. А Кузьме пришла такая мысль:

— Ты покорми тут мальчонку, посиди с ним, позабавь, а я покошу.