Повести - [12]

Дедушка Мансур и бабушка Фархуниса раздеваются и садятся к столу. Я только сейчас начинаю понимать телеграмму: завтра приезжает из далекого города моя мама. Я помню, как она уезжала с большим мешком за спиной. Где она теперь? Почему сегодня еще не шестнадцатое число? Мне кажется, что мама уже входит в ворота и снег скрипит под ее ногами.

Бабушка включает радио. У нас радио днем говорит и поет по-русски, а вечером по-башкирски. Сейчас оно говорит по-русски.

— Непонятная у тебя привычка, сестра, — усмехается дедушка Мансур. — Ты ведь по-русски ничего не понимаешь, а каждый день слушаешь радио: когда ни приду, оно у вас говорит.

— Так ведь это, Мансур, сама Москва говорит. Когда слышишь голос Москвы, легко на душе, — отвечает бабушка. — Хоть я не понимаю слов, но знаю — это слова надежные.

Бабушка сдувает пепел с закипевшего самовара и ставит его на стол. Значит, теперь они уже будут пить чай.

Вот она, моя сестричка!

У наших ворот останавливаются сани председателя колхоза — дяди Якупа. Мы с бабушкой прильнули к окну. С облучка слезает человек, одетый в тулуп. Я узнаю его. Это бригадир — дед Бадамша. В санях кто-то шевелится, мелькает белая шаль моей мамы. В одно мгновение бабушка выбегает во двор. Где же мои валенки? Один я нахожу сразу, а другого нет как нет. Мне хочется заплакать, потом я, кажется, уже и плачу. Пожалуй, от моих слез валенок прячется все дальше.

Слышно, как открываются ворота. Я вспрыгиваю на сундук и приникаю к окну.

Вот мама моя… Мама вернулась, мамочка моя!

А какую же это маленькую девочку ведет она с собой? Бабушка берет девочку на руки. Дальше терпеть нет сил. Я прыгаю с сундука и в одном валенке выбегаю на крыльцо.

Мама хватает меня на руки.

— Глупенький, — говорит она, — разве зимой бегают босиком!

Я ничего не отвечаю и только крепко-крепко прижимаюсь лицом к облепленной снегом шали.

Мы входим в дом, меня и маленькую девочку ставят друг против друга.

— Вот, Ямиль, я привезла тебе сестру, — говорит мама. — Ее зовут Оксаной. Помоги ей раздеться.

Мне становится очень весело. Я обнимаю Оксану, заглядываю ей в лицо. Наконец-то у меня есть сестричка! Я не знаю, что делать от радости… Хочу поднять сестричку, но у меня не хватает сил. Бабушка и мама, улыбаясь, смотрят на нас. Бабушка гладит меня по голове:

— Не поднимай ее, Ямиль, ведь она такая же большая, как и ты.

Я снимаю с Оксаны пальто, теплую шапочку. Волосы у моей сестры не рыжие, как у Фагимы, а русые, на платье нарисованы не кружочки, похожие ка глаза гуся, а бабочки с красными крыльями. И ростом она выше Фагимы. Почти с меня. А имя — Оксана! На всей улице ни у кого нет такого имени. Только почему же она все молчит?

— Мама, пусть Оксана скажет мне что-нибудь. Пусть скажет: брат!

— Она замерзла, сын мой, пусть немного отогреется, тогда все скажет. Ладно?

— Ладно…

Я беру сестру за руку и подвожу ее к сундуку. Потом достаю из-под кровати ящик со всеми моими игрушками. У меня вещей порядочно: каменный конь, деревянное ружье, маленькая тележка, ракушки, желуди, камешки, лист бумаги с наклеенными на нем картинками. А еще красновато-зеленый попугай и ножичек с железной ручкой. Вот сколько у меня игрушек! Я их все разложил на сундуке перед Оксаной.

— Бери, бери, — говорю ей, — все это отдаю тебе. Когда настанет лето, я соберу еще много красивых вещей.

Оксана опускает свои голубые глаза и молчит. Она стесняется меня. Но почему же она стесняется?

Я смотрю на бабушку, на маму. Они обе сидят около печки на скамье и, улыбаясь, смотрят на нас. Потом мама подходит и крепко обнимает нас обоих. В глазах у нее такая радость! Когда моей маме радостно, мне тоже очень хорошо. Это, наверно, бывает со всеми людьми, и с вами также.

— Играйте, голубки мои, играйте, — говорит мама.

Когда я был один, она никогда не говорила мне: «голубь мой», а сейчас говорит: «голубки». Это потому, что нас двое. Голубь, пожалуй, один никогда не бывает. Вон сколько голубей сделали себе гнезда на крыше нашего сарая!

«Дружные птицы: никогда не ссорятся, живут и воркуют», — говорит про них дедушка Мансур.

Когда моя мама обняла Оксану, сестричка засмеялась и стала смелее. Она протянула руку, потрогала желуди, подержала ракушку. Потом осторожно взяла за хвост красно-зеленого попугая и чуть-чуть встряхнула его. Но сколько ни тряси, он теперь не гремит. Я уже давно сделал в его животе дырочку и вытряхнул все камешки.

Сестра моя что-то сказала, но я не понял ее слов и сейчас же переспросил:

— Что ты сказала, Оксана, что?

Но она не повторила, только широко раскрыла свои голубые глаза и стала смотреть на меня. Я почему-то испугался.

Тогда мама села рядом со мной и говорит:

— Ямиль! Твоя сестра жила в далеком городе. В том городе по-башкирски не говорят. Потому и Оксана не умеет. Но ты ее научишь, ладно?

— Ладно, — говорю я, хотя и не совсем понимаю слова мамы.

А почему в том городе не говорят по-башкирски? А как же говорят там? Далеко ли тот город? Мне хочется хорошенько расспросить, но моя сестра вдруг подбегает к маме и прячет у нее на груди свое лицо. Может быть, она боится меня?

— Мама, скажи Оксане… я ведь ее не обижаю, я ее никогда не обижу, а, мама… — прошу я.