Повести. Пьесы - [93]

Ну и плевать. Жить можно. Делов-то!

Замужем Дарья никогда не была. Романы время от времени возникали, девушка была влюбчива, но кончались, как правило, одинаково: тут уж срабатывала Дарьина порядочность, неизменная и в двадцать лет, и в тридцать, и в нынешние тридцать восемь. После первого же горизонтального свидания она смотрела на нового мужика как на единственного и последнего, иначе просто не могла. Правда, его верности не требовала, на это ума хватало, но о своей объявляла истово, будто клялась. На благодушных современных мужчин, выросших в традициях постельной демократии, это производило впечатление шоковое: они просто не могли понять, почему акция… не более значительная, чем партия в шашки, воспринимается столь торжественно. И — что за этим кроется — сдвиг по фазе или коварный расчет? В любом случае требовалось бежать. Они и сбегали. А Дарья вновь терпеливо ждала человека, которому понадобится ее пожизненная преданность.

Впрочем, в последние годы с ней что-то произошло — перестала ждать. Видно, не судьба. Что ж, и холостячки живут, не всем же замуж, тем более с ее характером. Дарья стала подумывать о ребенке. Не конкретно, а так, вообще.

Теперь же расплывчатая идея впрямую приложилась к ситуации.

Дарья так и видела свою будущую жизнь: маленькая уютная квартирка, кухня с набором красных рижских кастрюль, чешское кресло-качалка. Занавески зелененькие, обои в тон, понадобится, сама переклеит. И — мальчишка, упрямец, нахал, бандит вроде Кешки, может, даже еще нахальнее. Уж он ей даст жизни! Ничего, справится. В бассейн его станет водить. Купит ему сапожки резиновые, за грибами поедут в Петушки…

Дарьину идею звали Павлом, мужик был хоть куда. Лет восемь назад, у Дарьи возник с ним бурный роман, мгновенно закрутившийся и мгновенно оборвавшийся. Павел был наладчик, но особенный, его даже за границу посылали — хотя тут, может, и врал. Веселый, бесшабашный, щедрый, он и внешне бросался в глаза: поджарый, узколицый, с искрящейся породистой сединой. За аристократичность рожи Дарья про себя окрестила его «Граф», и в разговорах с Надин он тоже проходил под этой кличкой.

Встретились они на многолюдной праздничной вечеринке, и Дарья втюрилась сразу и так откровенно, что он выделил ее из толпы прочих баб, загипнотизированных его болтовней, и, даже не дождавшись, пока опустеют бутылки, на такси уволок к себе.

Сколько же ему тогда было? Да под сорок, наверное.

Квартира у Графа была новая, маленькая, почти пустая, но с холодильником и широченной лежанкой, которую он называл «сексодром». На стене висела красивая теннисная ракетка с иностранными буквами. В прихожей Дарья разулась, стала искать тапочки — но тут налетел Граф, схватил, понес, швырнул на мягкое — и она пришла в себя лишь тогда, когда в ответ на ее лепет о вечной любви мужик зарокотал изумленно: «Да ты что, мать? Тебе хорошо? Ну и мне нормально. Чего еще надо?»

Дарье хватило бы и ее собственной вечной любви. Но где-то на третью встречу Павел попросил в следующий раз прийти с подругой. «Зачем?», — удивилась Дарья. «А для компании. Чтоб веселее». Она не поняла, а когда дошло, надулась и ушла. Он вслед ласково назвал дурой, но не удерживал.

Потом Дарья долго жалела, что так все оборвалось. Надо было похитрить, потянуть. Ну гад, конечно, — так ведь все они гады. Зато нравился как — сил нет! Месяца через два случайно пересеклись, поговорили даже, можно было что-то наладить — но Дарьино упрямство раньше нее родилось…

Теперь, однако, в первую очередь вспомнилось именно о нем. Ясное дело, прохвост тот еще, подругу ему подавай. Для жизни такой мужик — подумать страшно. Но для генов… для генов, пожалуй, в самый раз.

Два дня понадобилось, чтобы узнать его телефон. Номер Дарья набирала без трепета, ведь звонила она в какой-то мере по делу и в какой-то мере не только своему: ребенок, хоть и существовал только в замысле, тоже имел некие права.

Граф вспомнил после большой паузы и наводящих вопросов, но вспомнив, пожалуй, даже обрадовался — может, потому, что вечер впереди маячил пустой, а тут что-то засветилось. После разных «ну, что?», «ну, как?» он все же поинтересовался, с чего это она вдруг надумала. Дарья уклончиво ответила, что есть разговор.

— Ну не по телефону же! — вальяжно возмутился Граф. — Ты же знаешь, я не телефонный человек.

— А тогда чего не зовешь? — в лоб спросила Дарья.

Граф несколько растерялся:

— То есть как это не зову? Вот именно что зову. Бери тачку и приезжай.

В другой раз Дарья обошлась бы автобусом, но тут, ввиду важности предприятия, взяла такси. На всякий случай прихватила все ночное и утреннее, вплоть до зубной щетки: в прежние времена Граф такие дела не откладывал. Как пойдет разговор, Дарью не тревожило, как-нибудь да пойдет. В конце концов, не клянчить едет, скорей уж одарить: пусть ценит, что обратилась к нему, могла бы и другого выбрать.

Граф ее ждал, открыл сразу. В темноватой прихожей он выглядел, как прежде, но в комнате, при свете, стало заметно, что прошедшие годы проехались по нему основательно: лоб в морщинах, верхние зубы сжеваны и корявы, на затылке лысина с детскую ладонь. Лысина Дарье особенно не понравилась, но виду не подала: бог с ней, для дела какая разница, дети-то лысыми не растут.