Повести. Пьесы - [88]

— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…

— Безвыходных положений не бывает.

— Ну а как?

Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.

Он покачал головой:

— Знаешь, милая, я все-таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…

— Переспать с кем-нибудь? — спросила она. — Вы это имеете в виду?

Он улыбнулся:

— Вот видишь, а я не решился на столь энергичную формулировку.

Она произнесла разочарованно:

— Это ничего не дает. Я как-то попыталась. Единственное желание было потом — влезть под душ. И даже не с мылом, а с песком.

— Понятно, — пробурчал Батышев, — понятно…

Собственно говоря, девчонка сделала лишь то, что предлагал он сам. Но оттого, что уже сделала, что и этот порожек перешагнула, Батышев почувствовал досаду и боль с минутным оттенком брезгливости — словно в девушке, сидевшей перед ним, уже начался неостановимый и неопрятный процесс, что-то вроде гниения или ржавчины. Мечты, думал он, идеалы, первая любовь, факел в сердце — а равнодушная лопата жизни тем часом гребет свое…

Он словно бы поднял глаза от мрачно молчавшей Марины и увидел не только ступеньку, на которой она стоит, но и всю лестницу. Еще год-другой, пара таких же, с отчаяния, экспериментов, а там, глядишь, и губы стойко пахнут сигаретой, и рюмашка хороша от тоски, и аборт не в диковинку, и матерком не побрезгует… И вот уже нет несчастной влюбленной девчонки, а есть просто очередная баба-неудачница…

Поднимающаяся злость требовала адреса, и Батышев легко его нашел. Черт побери, ну а этот тощий гражданин, этот добродетельный муж, так мучившийся после греха, — он-то что думает? Он-то, с его умным лицом, должен чувствовать ответственность за девчонку?

— Слушай, — сказал Батышев, — дурацкий вопрос, но ты уж, будь добра, ответь: за что ты все-таки его любишь?

— Не знаю. Просто люблю.

Произнесено это было искренне. Но сама фраза была банальна, Батышев и раньше слышал ее или что-то вроде. Он заговорил, все больше раздражаясь:

— «Просто люблю» — это хорошо. Но давай все же попробуем логически. Примитивно. Я его не знаю, но уж ты, пожалуйста, разберись спокойно. Может, он действительно совершенство. Тогда что ж, не жалко и плюнуть на собственную судьбу, на будущее, на достоинство — просто за счастье бегать для него в магазин. Уж если это такой уникальный человек!

Марина посмотрела на него задумчиво.

— Он добрый, — начала она нерешительно.

Батышев поймал ее на интонации:

— А почему сомнение в голосе?

Марина вздохнула:

— Не хочется об этом думать, но иногда мне кажется, он просто ко всему безразличен. Никогда не выходит из себя. Возьмет газету — хоть дом гори, пока не кончит, не оторвется… Но с другой стороны, он ведь мне здорово помог?

Она словно спрашивала, и Батышев ответил тоже вопросом:

— Другие помогали меньше?

— Так не помог никто, — возразила она твердо. Но тут же скривилась и замотала головой, будто стряхивая дурман или сон: — Да нет, конечно! Чушь. Другие помогали в сто раз больше. Да и в тот раз он, по-моему, не столько хотел помочь, сколько боялся. Он вообще довольно труслив.

— А чем помог-то, если не секрет?

Она удивленно вскинула глаза:

— Я же вам рассказывала. Тогда, на даче. Мне это было вот так нужно!.. Но есть у меня подозрение, что он пошел в лес не поэтому, а… Ну, просто испугался, что я сделаю какую-нибудь глупость. А это ему, конечно, ни к чему.

— Из двух зол выбрал меньшее?

Марина усмехнулась:

— Да, пожалуй.

Но тут же оговорилась:

— Хотя настроение чувствует тонко. В этом ему не откажешь. Все чувствует!

— Ну и что? — неприязненно возразил Батышев. — Ну, чувствует настроение. Понимает людей и пользуется этим. Не такой уж большой плюс… А вся его, как ты выразилась, доброта… Да ему, если хочешь, быть добрым просто удобней. Во всех отношениях удобней. Вот ты говоришь, он трусоват…

Девушка попыталась вставить:

— Я имела в виду только…

Но Батышев остановил ее поднятием руки — он боялся потерять мысль:

— А ведь быть добрым совершенно безопасно. Если ты гладишь людей по голове, тебе никогда ничего не грозит. А вот за резкое слово, пусть тысячу раз справедливое, можно расплатиться весьма и весьма…

Чем дольше он говорил, тем неприятнее становился ему этот неглупый, осторожный, видимо, обаятельный и тем особенно опасный эгоист. Ну чего он губит девчонку? Зачем, без всякой к тому необходимости, просто так, автоматически, держит при себе? При желании мог бы оттолкнуть, а ведь не отталкивает!

Батышев вдруг заметил, что девушка слушает невнимательно, нетерпеливо подергивая губами. Может, и вообще не слушает, а только ловит паузу. И действительно, едва он остановился, она заговорила торопливо:

— Я не так объяснила. Вообще-то он не трус. Он раньше в другой конторе работал — знаете, почему ушел? Выживали его друга, так он единственный встал на защиту. И сам вынужден был уйти. В каких-то вещах он как раз смелый…

Батышев снова поднял ладонь.

— Постой! Ты же говоришь — друг. Но вступиться за друга — это еще не смелость. Скажи, мог он поступить иначе? Да его все знакомые считали бы подлецом! А потерять уважение к самому себе? Нет, это не смелость, это поступок вынужденный.