Повести о чекистах - [34]

От присутствия посторонних тесно стало в пятистенной рубленной из вековых деревьев избе лесника. Прислал к нему князь семерых, вооруженных, хорошо хоть пеших, а то где сена напасти, своя бы скотина средь зимы без корма осталась. По разговору, когда вечеряли (самогонку гости пили свою, а хлеб и сало хозяйские), понял Серафим, что народец этот лихой, как будто из отряда самого Попова, а князь вроде бы и сам по себе, и с их атаманом связан каким-то общим там интересом. Толком ему про князя никто рассказать и не смог. А хотелось Серафиму послушать про старого хозяина, которого он вспоминал до сих пор тепло, как покровителя всей их лесной династии. Немощен, поди, стал, а может, и убог — по лесам ведь прячется, куску хлеба рад. Жаль, что не приехал вместе с этими. Чего у него с ними только общего-то? Встретил бы его сегодня Туркин не хуже, чем раньше, когда зависим еще от князя был. Эти, сразу видно, разбойное племя, а князь — да разве ж им чета, всем наукам обучен. Последний раз виделись, как войне начаться, осенью в четырнадцатом. В военной форме штабс-капитан Разумовский держался молодцом, несмотря на годы. В одном из номеров журнала «Нива» среди портретов героев, награжденных Георгиевским оружием, видел его Серафим уже подполковником. «Далеко пойдет наш-то, — подумалось, — до генерала, не меньше». А тут и революция…

— Сколь жить у меня думаете? — спросил Серафим пришельцев.

— До зеленой тропки, — ответили.

— Поведу вас завтра на сельник, — решил лесник. — Место глухое. Живите, не балуйте.

Сельником Туркины называли свою заимку на острове средь лесного болота, где стоял охотничий домик и большой сарай для заготовленного за лето сена. Когда устанавливался санный путь, сено подвозилось к хутору. По уже забитому недавними снегопадами зимнику пробирались на место часа три. Шли след в след. Продукты — мясо, картошку, крупу — тащили на себе в заплечных мешках.

— Ты к нам, батя, зря не ходи. Сами придем, когда надо. На, бери деньги. Самогонки добудь, хоть сдохни. Без нее, родимой, здесь волком завоешь.

За самогонкой по уговору пришли через неделю двое. А у Серафима, как быть тому, новые гости. Двое советских работников от Усть-Лиманского исполкома. Дело-то у них серьезное — заготовка дров для школы и больницы. Морозы в зиму стояли такие, что не рассчитали в городе с топкой, попалили все запасы. Приехали к леснику договариваться, где и что рубить можно. Днем Серафим поводил их по лесу, показывая разработанные им еще осенью делянки осинника, дубняка. Возвратились, когда уже стемнело.

Один уже в годах, другой помоложе — исполкомовцы хотели возвращаться в город без ужина, да не тот Серафим Туркин хозяин, чтобы отпустить гостей голодными. Когда вытянул из печи горшок гречневой каши да кинул в его горячее нутро кусок топленого масла, такой-то сытный дух по горнице занялся, что катанулся по худенькой шее у молодого вверх-вниз комок. «А тоже мне, еще ерепенился! — усмехнулся про себя лесник. — Даром что начальнички, а, поди, на голодном пайке. Мать моя родительница, — вздохнул, жалея, Серафим, — картошки, поди, и той не вволю». От сытной пищи гости будто захмелели. Прикуривая козьи ножки от керосиновой лампы, разморенные теплом, уже не спешили покинуть гостеприимный дом. Как оказалось, были они, который постарше — доктором, другой — учителем. Так много поведали Серафиму в благодарность за его кашу с маслом и о международном положении республики и о внутреннем, что леснику-отшельнику до зимы конца хватило бы пищи для раздумий, другой заботушки не накатило бы! Именно за такие вот беседы тянулся Серафим к людям знающим, особенно ежели умственного труда. А более из двоих расположил к себе лесника молодой учитель, когда выяснилось в разговоре, что внучек Серафима Санечка учится в его же классе. И еще привычку внучонка, сердцу деда милую, подметил и пересказал учитель — это, когда смеется внук, глаза ладошкой закрывать. Если бы не на работу им с утра, ни за что не отпустил гостей на ночь глядючи хозяин.

Сторожкий стук в оконце раздался, когда доктор и учитель собирались уже в неблизкий путь.

— Погодите-ка в избе, — попросил гостей Серафим. Он сразу же смекнул, кто мог к нему пожаловать. — Я счас выйду, побалакаю. Это ко мне из Ивановки, — назвал он ближайшую деревушку.

Вышел. На крыльце, ссутулившись, побрякивают оледеневшими сапогами двое.

— Чего копаешься, старый? — с тревогой в голосе спросил один. Оба были из той самой семерки. — Кто это у тебя? Мы тут часа три ошиваемся. Что за фраеров греешь? Мать их в душу! Околеем, думали.

— Да это из города, за дровами для школы. Собираются уже.

— Советские работнички, что ли?

— Ну да, учителя. От исполкома их.

— Лошадь, что ль, у них?

— А вам-то что?

— Самогонки достал? — не ответили на вопрос Туркина.

— Достал.

— И сколько?

— А сколь унести под силу.

— Слышь, они что, на лошади?

— А чего ты меня об этом пытаешь? — насупился лесник. — Какого тебе рожна до их кобылы?

— Охолонь, дедок, — с угрозой в голосе проговорил один, — не шуми!.. Ему вон это, — смягчил тон, — в поселок надо, жинку проведать. А пешим рази дойдешь… Мы, слышь, вот как сделаем: встретим их с полверсты отсюда. Он им: подвезите, мол, ребята. А я вернусь. Ты приготовь пока поклажу, к салазкам привяжи… Да задержи их малость.