Повести - [3]

Последним произведением писателя, опубликованным после смерти Юрия Николаевича, является повесть «Дела семейные», рассказывающая о событиях, свидетелем которых он являлся. Это как бы последний разговор писателя с читателем о том, что волновало, о чем он не мог не рассказать, как наш современник и художник.

Произведение будит в читателе активную мысль, не оставляет равнодушным к поступкам и действиям героев. Писатель ведет за собой читателя и без назидания, силой художественной убедительности, заставляет поверить рассказанному.

Повесть написана как бы кровью сердца самого автора.

Читая повесть, чувствуешь, как неотделим ее автор от героев, как он органически слитен с ними. Оттого и герои произведения правдивы и искренни. И читатель не может не быть благодарным писателю за такую книгу, укрепляющую веру в незыблемость правды.

Урал всю жизнь был близок и дорог писателю. Дела уральцев нашли отражение в поэме «Серый Патфиндер» — о разгроме колчаковщины в крае, опубликованной еще в 1921 году в литературно-художественном сборнике «Огниво», вышедшем в Челябинске. Это острое сатирическое произведение, изобличающее белогвардейцев и их вдохновителя Колчака. Уральцы показаны в повестях «Неделя» и «Комиссары», в автобиографическом произведении «Воспитание души» и даже в повести «Дела семейные», где автор заставил своих героев в годы эвакуации побывать на Урале.

Урал является родной землей, взрастившей писателя. В своих записях, названных «Связь времен» и давших название большой книге, сделанных во время последней поездки на Урал, Юрий Николаевич, задумываясь о прожитом, сказал:

— Нерушимо цельна связь времен нашей эпохи, святой кровью и благородным трудом скреплена она. Это с особой остротой ощутил я, побывав на родном Урале. Я счастлив, что живу в эту эпоху…

Эти душевные слова мог сказать человек не только благородный в самом широком смысле, но, прежде всего, партийный, горячо преданный своему делу. А делом жизни Юрия Либединского была литература, честное и правдивое служение художника своему народу.

А. Шмаков.

НЕДЕЛЯ

Какими словами рассказать мне о нас, о нашей жизни и нашей борьбе!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В просветы перламутровые между сырых недвижных куч облаков синеет радостное небо. Три дня солнечна была весна, ручьи ломали сугробы и несли их за город, к реке; улицы стали шумны и грязны. А на четвертый день весна задремала, положила голову на колени и сидя уснула где-то на далекой лесной поляне, и только один раз, к полудню, солнце улыбнулось земле и снова ушло за недвижные тучи. Но весенняя радость осталась. Стояла она позади всего, словно солнце за серыми, синими и бело-лиловыми облаками, что часами висят над землей, как серые мокрые камни.

Если мимо заборов и домишек окраины, скользя в липкой глине, подняться на бесснежный от солнца пригорок, где лежит одинокий обветренный камень, и потом оглянуться назад, то увидишь: внизу, под пригорком, широко, до самой реки, кварталами серых домов деревянных лег маленький город. Не видно людей: похоже — все спят, лают собаки, по-весеннему звонко кричат петухи. На широких улицах, на мелких проулках мерцают остатки последнего снега. Мало двухэтажных домов, но много церквей. Одинокая труба завода льет в небо бесконечную ленту черного дыма, и далеко за городом падает пепел в сугробы.

Приземистая пыльно-серая каланча надтреснуто шлет в пасмурную тишину один за другим пять мерных ударов, и две тихие минуты спустя в ответ с колокольни летят певучие звоны, долго кружатся в воздухе и далеко падают за городом в сырой туман деревень.

В этот час, незаметно простой, когда солнце матово-белым пятном далеко ушло от полудня, к зданию цирка, на широкую площадь, собираются люди; идут вдоль низких заборов по рассыпчатым снежным тропинкам, по пустырям, где из-под сугроба торчит прошлогодний, засохший репей, переходят через улицы, залитые весенней грязью, идут по врезавшимся в землю тротуарам. Спешат, встречаются, здороваются, улыбаясь друг другу, мужчины и женщины, чаще молодые, чем старые, в серых шинелях, в поношенных черных и синих пальто. Различны улыбки, глаза, движения, походка, и все же во всех что-то сходное есть, словно идут они навстречу далекому утреннему солнцу, которое всех их освещает своими лучами.

В цирке тихо весь день, и большие серые крысы бесшумно скользят по сумрачной желтой арене. Но вот во всю ширь открываются широкие входные двери, на которых висят лохмотья старых афиш: о чем-то невозвратно прошедшем говорят их оборванные, несвязные слова… В цирке стало светлее, и люди, струйками растекаясь по цирку, по местам, что все выше и выше горкой идут от арены, наполняют здание сдержанным шумом шагов, голосов.

За круглым столом, что стоит посередине арены, показались два человека. Со всех сторон отдельные голоса бросают им фамилии, и вот волей сотен протянутых рук на середину арены выходит товарищ Климин. Он в солдатской шинели. Мягко-расплывчаты в полусвете цирка черты его лица. Под спокойно-внимательным взглядом его глаз все затихает, и Климин говорит:

— Товарищи, объявляю собрание горрайона РКП открытым. На повестке дня — доклад предсовнархоза об экономическом положении края. Возражений нет? Слово товарищу Зиману.