Повести - [22]

Григорий сидел красный, не зная, что сказать вот этому, вроде чужому, человеку. Выручила мать.

— Не знаю, чем отблагодарим вас, Акрам Рустамович? — дрожащим от волнения голосом сказала она. — Словно родной вы для нас...

Наутро Касымов заехал за Григорием, и они вместе поехали в сельпо.

— Хоть бы получилось все по-хорошему, — вздыхала мать, напряженно вслушиваясь, не стукнет ли калитка. А к обеду Григорий подкатил к дому на машине. По его сияющему лицу поняла, что все в порядке.

— Обедать потом, — бросил Григорий, — сейчас давай пойдем, я тебя прокачу! С ветерком! А хочешь — с ветром!

— Да что я, дитя малое, что ли? — слабо протестовала мать, усаживаясь в кабине рядом с сыном.

— Теперь, Гришенька, раз у тебя специальность есть, можно и о женитьбе подумать, — то ли шутя, то ли серьезно проговорила мать, когда они вернулись.

— Успеется, — бросил Григорий, опуская глаза. Потом глянул на мать: не заметила ли она чего-нибудь? Кажется, нет. Да и как она может заметить, если сын даже от себя скрывает то, что уже несколько месяцев требовательно стучится в сердце?

...Как-то давно, еще до автошколы, Лешка Громадин затащил Григория в клуб на танцы. До этого Григорий был там всего один раз и больше не хотел заходить. Зачем? Смотреть на парней — молодых, здоровых, а самому ощущать в руках надоевшие до тошноты деревяшки? Да и жалостливые взгляды, которые девчата бросали на него, тоже не поднимали настроение. Улучив момент, когда все кружились в танце, он тихонько, втянув голову в плечи, выбрался на улицу, дав себе слово больше не заходить сюда.

Но почему Лешке удалось снова уговорить его — Григорий не знал. И, кажется, Громадину большого труда не стоило это.

— Пойдем, есть там одна приезжая, в больнице медсестрой работает, — пальчики оближешь! Персик — не медсестричка!

И Григорий согласился. Пошел, конечно, не медсестричку посмотреть, а к людям потянуло: одиночество уже в печенках сидело!

— Вот она, — небрежно кивнул Лешка головой в угол, когда они вошли в клуб.

Григорий повернул голову и сразу понял, кого имел в виду Лешка. Одета она была так же, как все остальные, но все равно чем-то выделялась в щебечущей стайке девчат.

Григорий уселся у окна. Спрятав костыли за спинку стула, почти весь вечер не спускал глаз с девушки, боясь только одного: чтобы она сама не заметила этого чересчур уж пристального внимания.

— Красивая, — сделал в конце вечера заключение Григорий, — на Галку похожа...

И тут же спохватился, что хватил лишку! Галка — светлая, даже беленькая, с косичками-рожками, угловатая, быстрая. А эта смуглая, косы короной вокруг головы уложены, молодая, лет двадцати от силы, а в движениях какая-то женская степенность.

— Ну, как? Понравилась? На уровне медсестричка? — с обычной грубоватостью спросил Лешка, когда они вышли из клуба.

Григорий поморщился.

— У нее что, имени, что ли, нету?

— Почему нет? Есть! Наташкой родители назвали, — остановился Лешка. — А ты, парень, случаем — не того?..

Корсаков ничего не ответил.

«Горько! Горько!»

Мерно пофыркивая, полуторка упрямо накручивает на скаты черную, с матовым отливом ленту дороги. На посвежевшей после ночной прохлады листве играют солнечные блики. Прямо к дороге подступают ярко-красные маки. С пронзительными криками опустилась на одинокое дерево стая скворцов. Видно, не удался очередной разбойничий налет на сад или посевы, и полные возмущения птицы стараются разобраться — кто же виноват в этом? Но разве разберешься в таком шуме, когда все кричат и никто не хочет слушать... Напуганные шумом приближающейся автомашины, птицы словно по команде взлетели, не прекращая и в воздухе начавшейся перебранки.

Важно провела выводок через дорогу фазаниха-мать. На проводах нотными значками расселись беззаботные стрижи и весело распевают ими же сочиненные мелодии. И над всем этим небо — голубое, бездонное... Хотелось выйти из машины, разлечься на траве, подложив руки под голову, и лежать, ни о чем не думая.

Нет, лежать и не думать у Григория не получалось. Стоило ему только остаться наедине с этой располагающей к полной откровенности синевой, как в уши вползал знакомый с детства внутренний голос: «А Вселенная конца не имеет». Впервые он услышал это во втором классе. Долго мучил расспросами отца: «Почему мир бесконечен? Все имеет свои границы — дом и улица, жизнь и земля. Но ведь где-то должен быть конец Вселенной?»

Позже, на уроках астрономии, мучил преподавателя все теми же вопросами. Внимательно выслушивал объяснения, соглашался, а потом все же заявлял: «Не могу представить себе, что Вселенная бесконечна. Не могу — и все!»

— Не можешь — и не надо! Я тоже не могу себе представить, как можно вот так лежать да глазеть в небо?

Григорий недовольно поморщился: это уже не школа, не урок астрономии, это здесь, в поле, у дороги... И вместо учителя — экспедитор сельпо Лева Гойхман.

— Ну что ты в этом небе путного находишь? — продолжал тот, когда машина тронулась. — По мне хоть тучи, хоть солнце, абы на базе нас с тобой отоварили по всем накладным. И Леве дома спасибо сказали, а не по шее дали... Зачем мне по шее?!

Григорий невольно улыбнулся, бросил взгляд на сидящего рядом толстяка.