Повести - [2]

Обогнав стадо, Порох картинно остановился, взбрыкнув задом, призывно заржал и, услышав ответное ржание, крупной рысью пустился назад к селу. Мишка с завистью смотрел вслед жеребцу и вдруг протяжно охнул, с трудом подавляя желание опуститься в жирную, придорожную пыль; старенький клеенчатый портфель с учебниками и книгой-подарком в спешке недолгих сборов так и остался лежать в тайнике.

— Скажите маме, что я свои вещи забыл в хате... Портфель... С книжками... — уже на бегу бросил Мишка тете Ксене. — Я только возьму портфель — сразу назад! Мигом догоню!

Тетя Ксеня, кажется, и на этот раз промолчала, только чуть повернула к Мишке почему-то вытянувшееся лицо. А Мишка не знал еще, что догонять стадо ему не придется, что назад, к маме дороги ему не будет.

Едва Мишка забежал за околицу, как сердце тревожно резанула непривычная, страшная тишина на деревенских улицах. Нигде — никого, ни голоса, ни стука. «Может, отец дома?» — Мишка помчался к дому. Ворота открыты, дверь в избу подперта жердиной. Забежал в кухню, кошкой метнулся на полати. Засунул руку в тайник и облегченно вздохнул, почувствовав под пальцами липкую прохладу клеенки. Прыгая через несколько ступенек, Мишка выскочил во двор.

С испуганным кудахтаньем в разные стороны разлетелись куры. И лишь только петух, сделав несколько настороженных шагов в сторону, остановился, вскинув голову, сердито покрикивая и потряхивая ярко-красными сережками. Потом деловито закружился на месте, царапая землю крылом и не отрывая сердитого взгляда от мальчика.

Мишка совсем на немного остановился около взъерошенного, нахохлившегося, изготовившегося к бою петуха, с которым у него были старые счеты, и тут же, взмахнув портфелем, помчался дальше. В другое время он ни за что на свете не оставил бы поле боя за огненно-красным драчуном Петькой, но сейчас ему было не до того, да и вообще некогда.

Улицы были по-прежнему пустынны. Скользнув взглядом по окнам притихших, затаившихся домов, Мишка только хотел броситься вдогонку за матерью, как вдруг, с другой стороны села, от кладбища, послышался громкий стук, будто кто-то бежал, ведя палкой по решетчатому заборчику. Только на этот раз стук был намного сильнее. «Кто это стучит там?» — в недоумении застыл Мишка. И сразу все понял, услышав совсем близко, прямо над головой, легкое посвистывание. Такого свиста раньше ему никогда не приходилось слышать, но леденящий холодок страха, больно уколовший под ложечкой, подсказал, что так свистеть могут только пули. Значит, война пришла и в Мишкину деревню...

Больше Мишка не успел ни о чем подумать. Он неотрывно смотрел в конец улицы, откуда бешеным галопом приближался всадник. И коня, и сидящего на нем человека Мишка узнал сразу и даже не удивился, что недавно Порох чуть не сбил его с ног далеко за селом, а сейчас мчит по селу, и на нем, без седла, крепко сжав ногами бока коня, сидит, словно влитый, отец. Около Мишки отец так сильно рванул поводья, что жеребец даже присел на задние ноги, стегнув всадника по лицу иссиня-черной гривой.

Легко спрыгнув на мягкую землю, отец, не выпуская поводьев из руки, другой схватил Мишку за плечо.

— Ты почему здесь? — что есть силы закричал он, будто Мишка стоял не рядом с ним, уткнувшись лицом в его горячую, мокрую рубаху, а был на другом конце села, откуда, злорадно посвистывая, летели и летели невидимые пули.

— Почему ты здесь, спрашиваю? Почему не с матерью? — снова заорал отец.

Теперь полуоглохший Мишка разбирал только некоторые слова из тех, что продолжал выкрикивать отец.

— Фашистский десант... Дядю Николая убили... Скачи к бабушке в Ягодное... Не оглядываясь... Дорога только туда осталась... Через лес... Всюду фашисты... Скачи галопом...

Потом Мишка почувствовал, как сильная рука схватила его за ногу у щиколотки, он подпрыгнул и вмиг оказался на спине коня. Отцовское лицо было совсем рядом. Обнимая за шею Пороха, Мишка повернулся к отцу. Ему очень хотелось, чтобы он поцеловал его на прощанье или хотя бы прижался давно небритой и, значит, колючей щекой. Но отец, сунув Мишке в руки поводья, опять что-то крикнул и с силой шлепнул жеребца по распаренному крупу. Порох как-то совсем по-человечьи охнул от незаслуженной обиды, всхрапнул, вскинулся на дыбы, так что Мишка чуть не сполз с его гладкой, бархатистой спины, и, забыв про иноходь, наметом понесся по деревенской улице.

Теперь Мишка не слышал ни дробного перестука за околицей, возле кладбища, ни отца, что-то кричавшего ему вслед, ни заливистого лая мчавшейся рядом огромной рыжей собаки. В ушах свистел ветер, в такт конскому топоту отсчитывало удары сердце, в груди вспыхнула дикая радость — наконец-то он скачет на Порохе! Вспыхнула и тут же погасла, как спичка на ветру: отец сам посадил его на самого быстрого и злого жеребца только потому, что в деревню ворвалась война...

И перед мальчиком, во всей своей страшной безысходности встал вопрос: что же теперь будет? В кино и то война очень страшная... Сколько раз в клубе показывали «Чапаева», столько раз и ходил туда Мишка, тая надежду, как и другие ребята, что вот-вот выплывет Чапай... Не мог же он погибнуть — такой смелый и сильный, когда до берега оставалось совсем мало! Да, война очень страшная! Только пришла к ним в деревню, и уже дядю Николая убили... И мама осталась одна... Как же она будет жить без отца и Мишки? Ведь она без них сроду не оставалась даже на один день!..