Повести - [15]

Но ведь бывает же такое невезение в жизни: Григорий рвался на фронт, а попал, как «имеющий среднее образование», в военную школу. Ну ладно бы в школу младших командиров, там месяц-два, и — ускоренным маршем на фронт. Так нет же. Говорили, что их набор выпустят лейтенантами, по довоенной программе. Значит, два года париться, пока война без них закончится?

— Я не хочу учиться! Не могу! — упрямо твердил Григорий на мандатной комиссии. — Не могу! У меня отец погиб!..

— Курсант Корсаков! — сорвался со стула заместитель начальника училища, сухой, высокий, лысый, с полковничьими «шпалами» на петлицах. — Кругом, марш!

И командой «стой» остановил у двери.

— Хочу, не хочу — забыть! — металлическим голосом отчеканил полковник Смелков. — Будешь делать то, что тебе прикажут командиры! А сейчас — марш в расположение!

Удрученный Григорий медленно подошел к ожидавшим его товарищам.

— Плохо дело, — угрюмо проговорил он. — Наверное, оставят в училище. Когда теперь на фронт попадем?

Но на фронт ребята попали гораздо скорее, чем думали...

Первым принес радостную весть дежуривший в штабе правофланговый из взвода Григория Лешка Коньков. Полковник Смелков любил рослых курсантов, и командиры рот хитрили, назначая самых высоких туда, где они могли чаще попасться ему на глаза. К тому же Коньков мог щегольнуть выправкой. Поэтому, когда рота шла в наряд, Лешка отправлялся на свой бессменный пост — в штаб.

— Ребята ждут оптовых «покупателей»! — заговорщически проговорил он. — Дело пахнет скороспелкой, ать-два — и в атаку марш!

Ребята повеселели.

А на следующий день, в самый разгар занятий, училище было построено по тревоге. От группы стоявших перед строем командиров отделился незнакомый генерал.

— Товарищи курсанты! Долго разговаривать некогда. Мне поручено формирование авиадесантной части. Кто хочет стать десантником, кто хочет громить врага в его тылу — шаг вперед — марш!

Почти весь строй стал на шаг ближе к генералу.

...Что бы там ни говорили, все равно страшно расставаться с самолетом, когда до земли не одна сотня метров и ее не видишь, а только угадываешь где-то там, далеко внизу. Да еще все небо исчерчено безобидными на вид светлячками, медленно парящими в тревожной темноте.

Сколько бы раз ни прыгал — столько раз и страшно. Другое дело, что прыгаешь через страх. Когда рванут тебя за плечи туго натянутые стропы, станет немного легче — парашют раскрылся. Хочется кричать, петь, погасить ноющую боль под ложечкой, подбодрить, развеселить самого себя. Но ни петь, ни кричать нельзя. В полной тишине нужно свалиться на врага, как снег на голову, и дать выход ярости, переполнившей тебя.

Недолог век у десантников. Недаром их зовут «мотыльками». Но, видно, крепко поладил с трудным солдатским счастьем Григорий, если три года без малого воевал и лишь царапину получил, когда ночью десантники выбросились на лес.

Болота Финляндии, виноградники Румынии, аккуратно расчерченные квадратики полей Восточной Пруссии хранят на себе следы сапог удачливого солдата Григория Корсакова. Но однажды между ним и солдатским счастьем пробежала черная кошка...

Гитлеровцы зацепились за небольшую речушку в Западной Венгрии. Сброшенный десант сам попал в окружение, трое суток отбивая почти непрерывные атаки гитлеровцев. На четвертые сутки наступила передышка, видимо, фашисты окончательно выдохлись.

Григорий лежал в зарослях прибрежного камыша, наслаждаясь непривычной тишиной.

Когда вот так, неожиданно, вдруг оборвется грохот разрывов, разбойничий посвист мин, надоедливый кашель пулеметов, чувствуешь себя не в своей тарелке. На долю секунды мелькнет радостная мысль: может быть, война кончилась? Но на фронте нельзя верить тишине — она обманчива.

А утро было по-весеннему ласковым и совсем мирным, в поднебесье перекликались жаворонки, с земли им вторили голосистые кузнечики, в реке время от времени раздавался сильный всплеск — гуляла крупная рыба.

«Сейчас бы с удочкой посидеть, — подумал Григорий, — а тут вот держи эту дуру в руках, — покосился он на противотанковое ружье. — Эх, хорошо бы...»

Но что хорошо — этого он ни тогда не договорил, ни после не вспомнил...

Проквакала над головой предназначенная именно Григорию Корсакову мина, шлепнулась в мягкую землю за спиной, и выпустил солдат из рук тяжелый приклад.

«Я ранен, что ли? А почему же не больно?» — только и успел подумать он. И опять на землю упала тишина. На этот раз без жаворонков, без кузнечиков, без всплеска рыбы...

«Да что же это я! — спохватился Григорий. — Люди ждут фронтовых рассказов бывалого солдата, а я молчу, словно воды в рот набрал!»

Виновато улыбнувшись, обвел взглядом сидящих за столом и ни на одном лице не увидел нетерпения. Видно, все понимали, о чем думал солдат, и терпеливо ждали, стараясь не шелохнуться, чтобы нечаянно не вспугнуть воспоминаний.

— На войне человек учится ненавидеть, — еще чуть помолчав, начал Григорий. — Без ненависти трудно убивать. И именно на войне, больше чем где-либо, человек любит и ценит людей, из кожи лезет вон, чтобы облегчить судьбу товарища. Нужно, так и жизнь отдает за него. Не из газет это, сам видел, сам пережил...