Повести исконных лет. Русь до Рюрика - [29]

В то же лето собирал Аскольд русь, варягов и славян возле Самвата в Киеве — вместе ведь с Диром хотели идти на Константинополь.

В лето 6368 (860). В се лето стала прозываться в языках Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при царе Михаиле на восемнадцатый год его царствования приходила русь на Царьград, и рассказывается об этом в летописании греческом.

По вскрытии льда на Днепре вышел князь Аскольд с воями многими на кораблях многих из Киева и не пошел по Днепру, но на Десну и через Сейм — немирны были угры, и нельзя было идти вниз и через Лукоморье; и печенеги неспокойны были, и на уличей набегали за порогами.

Взял Аскольд у северян заложников, дабы не восстали северяне в отсутствие руси; а иные охотники северские сами пошли к нему варягами. И переволокся в Дон, и были рады ему донские северяне с аланами, думая, что идет он соединяться с войском царским, чтобы на угров идти. И соглашался с тем Аскольд, желая в тайне хранить истинные свои намерения с Диром на Царьград идти.

А в Белой Веже встретилась русь с хазарами царскими, и принял царь Аскольда-князя милостиво, и дал ему еще серебра, а сам пошел на Климаты греческие, совокупясь с ордами печенежскими цопон и талмат. И пошли печенеги те на угров в Леведию их, дабы не ударили угры в спину хазарам.

Пришел Аскольд в Тмутаракань и встретился с Диром. И поставили тут городок, ибо не было места для вмещения такой большой руси, и назвали его Русским городом. И есть там город такой до сего дни, но стоит не на острове, где Тмутаракань, а по ту сторону лимана, через который впадает в Понт Русская река[102]. И был тут пир велик, а гуляли три дня.

Пошли Аскольд и Дир войной на греков и пришли к ним, и проникли в Босфор, а башни на входе в него захватили и разрушили. И были они на 200 кораблях, а иные говорят, что и на 360. И было это дня 18 июня месяца, с утра, как прошли Босфор после ночного штурма башен.

Царь же Михаил был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки[103], и там достигла до него весть от епарха, что русь обложила уже Царьград, и возвратился царь; а войско за ним шло, отстав, ибо вборзе скакал Михаил в город свой. И с трудом вошел в город, обретши русов уже внутри Золотого Рога, коий русы зовут Суд, что на языке их и значит «залив». И едва убежал базилевс от кораблей их на Босфоре при переправе из Калхедона. А флота греческого не было тут — воевал он с агарянами же возле Кипра острова.

А в Золотой Рог русы прошли через Галату, ибо замкнули греки залив, а город затворили. И вылез Аскольд на берег, и повелел воинам выволочь корабли на берег. И нельзя было их переволоком затащить, ибо крутые горы на Галате и по сию сторону Золотого Рога. И повелел тогда Аскольд разломать в предместье домы многие, сбить из них козлы большие на колесах и поставить на них корабли русские. И сделали так, и повезли корабли.

А Дира со своим войском воевал по ту сторону Босфора, в Калхедоне и окрест. И много убийств сотворил грекам, и палаты, и дворцы, и дома многие разбили русы, и церкви пожгли, как то язычники делают. А коих греков в плен брали, то одних посекали, других же стрелами били ради спора, иных же в море топили. И множество людей пытали, дознаваясь, где те золото свое зарыли.

И смотрели на то греки со стен, и ничего не могли содеять — мало бо было войск в городе. А молились все постоянно.

Про то знаем мы от самого Фотия Патриарха, коий писал в Окружном своем послании: «Народ незаметный, народ, не бравшийся в расчет, народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на нас, неприметный — но ставший значительным, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий, имеющий дерзость оружия, беспечный, неуправляемый, без военачальника, такою толпой, столь стремительно нахлынул будто морская волна на наши пределы и будто полевой зверь объел, как солому или ниву, населяющих эту землю, — о кара, обрушившаяся на нас по попущению! — не щадя ни человека, ни скота, не стесняясь немощи женского пола, не смущаясь нежностью младенцев, не стыдясь седин стариков, не смягчаясь ничем из того, что обычно смущает людей, даже дошедших до озверения, но дерзая пронзать мечом всякий возраст и всякую природу. Можно было видеть младенцев, отторгаемых ими от сосцов и молока, а заодно и от жизни, и их бесхитростный гроб — о горе! — скалы, о которые они разбивались; матерей, рыдающих от горя и закалываемых рядом с новорожденными, судорожно испускающими последний вздох… Не только человеческую природу настигло их зверство, но и всех бессловесных животных, быков, лошадей, птиц и прочих, попавшихся на пути, пронзала свирепость их; бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга. Все наполнилось мертвыми телами: в реках течение превратилось в кровь; фонтаны и водоемы — одни нельзя было различить, так как скважины их были выровнены трупами, другие являли лишь смутные следы прежнего устройства, а находившееся вокруг них заполняло оставшееся; трупы разлагались на полях, завалили дороги, рощи сделались от них более одичавшими и заброшенными, чем чащобы и пустыри, пещеры были завалены ими, а горы и холмы, ущелья и пропасти ничуть не отличались от переполненных городских кладбищ. Так навалилось сокрушение страдания, и чума войны, носясь повсюду на крыльях наших грехов, разила и уничтожала все, оказавшееся на пути».