Повести и рассказы - [7]

Польское государство XVII века было шляхетским. Еще ранее шляхта завоевала полноту политических прав, формальное внутрисословное равенство, которое из-за имущественных различий было, конечно, фикцией (что хорошо показано в трилогии). Шляхтичами были и богатейший магнат, и его слуга, и однодворец-землепашец. Общими были презрение к «хаму» —  мужику, к иноверцам и иноземцам, вера в исключительность Речи Посполитой. Как раз в то время утвердилась доктрина «шляхты-народа», согласно которой принадлежность к народу была привилегией только

«благородного сословии», а крестьянин и горожанин от общественных дел отстранялись и лишались гражданских прав. Тогда же среди шляхты, несмотря на предостережении и мрачные пророчества публицистов и сатириков, поэтов и проповедников, в которых но было недостатка, сложилась наивная вора в то, что все как-нибудь уладится, что бог по оставит благочестивых католиков. Смотреть па события трилогии глазами их современника значило видеть их глазами шляхтича. Так и получалось у Сенкевича, Современные ему прогрессивные литераторы сочли его исторические романы апологией шляхты. Станислав Бжозовский, один из талантливейших польских критиков начала XX века, писал: «В уме Сенкевича вся сфера бытия, весь жизненный уклад, вся польская шляхетчина выдолбили свои формы таким образом, что только сквозь их призму он может видеть мир и не замечает всего, не согласного с этими формами. Стилизует ли Сенкевич? Нет, он стилизованно чувствует. Он живет, дышит стилем шляхетской жизни». Нет ли здесь полемического преувеличения? Возможно, есть. Но, прочитав трилогию, мы легко увидим, чем было вызвано суждение критика.

Единообразие во взгляде на события —  «хорошо то, что хорошо для шляхетской Речи Посполитой» —  отозвалось резкими диссонансами в идейном звучании отдельных частей трилогии, ибо неодинаково было объективно-историческое значение этих событий.

Восстание под руководством Богдана Хмельницкого, нанесшее удар по господству польской шляхты на Украине, в романе «Огнем и мечом» получило совершенно превратное изобрая;ение. Казачеству Сенкевич отказывал в праве на борьбу за свободу и самостоятельность, считая таковую изменой, поскольку, как неоднократно говорится в романе, Речь Посполитая слабнет от междоусобий, а целостность государства должна быть превыше всего. Движение крестьян изображалось как бессмысленный кровавый бунт. Соответственно этому трактовались и исторические деятели. Искажение исторической правды в «Огнем и мечом» для современного читателя, знающего другие книга об этом времени, прежде всего созданные украинскими советскими писателями, настолько очевидно, что в комментариях не нуждается. Но надо отметить, что в Польше это было также в свое время замечено и печатно раскритиковано сразу же после выхода романа. Болеслав Прус, крупнейший писатель-реалист, в обстоятельной и объективной рецензии, отметив мастерство Сенкевича, упрекал его в неполноте исторической картины, где нет «эксплуатируемого народа», нет «преследуемых православных попов», нет «тех, кого били, у кого забирали имущество, жен или дочерей», нет «жадных на деньги малых и больших панов», где «обо всем этом лишь мельком иногда упоминается». В этом же духе критиковали «Огнем и мечом» многие другие польские литераторы.

Роман «Потоп», по приближенности к исторической правде, несомненно, самый лучший в трилогии, был посвящен борьбе польского народа против шведской интервенции. Придя из «Огнем и мечом» в новый роман, герои начали воевать за правое дело. Прославляемая Сенкевичем традиция здесь в существенных моментах смыкалась с народно-патриотическим сознанием, которое выработалось в XIX веке, в эпоху национальных восстаний. В «Пане Володыёвском» автор создал апофеоз многолетнего и бескорыстного воинского служения, напомнил о заслугах Речи Посполитой в борьбе против турецкой опасности, которая нависла в XVII столетии над христианской Европой. Поскольку в истории польского народа этот век был временем торжества контрреформации, шляхетскому патриотизму романист зачастую придавал религиозную окраску, ставя его (иногда и в несогласии с фактами) в зависимость от приверженности к католической вере.

Среди современных Сенкевичу польских историков были такие, кто, размышляя о причинах утраты страной независимости, отмечал возникшие в феодальные времена слабости государственного строя Речи Посполитой. В публиковавшихся тогда трудах приводились факты, позволявшие критически отнестись к польскому шляхетскому прошлому. Сенкевич спорил в своих романах с теми выводами историков (преимущественно консервативного направления), которые представлялись ему пессимистическими и не приносящими нации пользы. Но нельзя сказать, что он их вообще игнорировал. И сочинения историков, и опубликованные источники он изучал основательно, положил их —  разумеется, выборочно —  в основу исторического фона трилогии. Посмотрим же, что сказано в его романах о старопольской шляхте и магнатах.

В одной из первых глав «Огнем и мечом» Сенкевич предоставляет слово Хмельницкому, и тот так говорит о польском господстве на украинской земле: «Погляди, что на Украине творится. Гей! Земля-кормилица, земля-матушка, землица родимая, а кто тут в завтрашнем дне уверен? Кто тут счастлив? Кто веры по лишен, свободы не потерял, кто тут не плачет и не стенает? Только Вишневецкие, да Потоцкие, да Заславские, да Конецпольские, да Калиновские, да горстка шляхты! Для них староства, чины, земля, люди, для них счастье и бесценная свобода; а прочий народ в слезах руки к небу заламывает, уповая на суд божий, ибо и королевский не помогает!» Конечно, на это следует возражение: народного вождя Сенкевич —  устами шляхтича Скшетуского —  упрекает в самомнении и гордости, призывает суд над панами предоставить богу, ссылается на то, что шляхта воюет, мол, с турками и татарами. На обвинения в адрес казаков и восставших крестьян романист не скупится и далее. Но одновременно он свидетельствует, что «вся Украина до последнего человека восстала», что «бунт ширился, как полая вода, когда она катится по равнине и — моргнуть не успеешь —  все более необозримое пространство заливает». И вот это-то признание силы народного гнева мы не можем не считать и обвинением —  пусть вынужденным —  хозяйничанью шляхты на Украине,