Повести и Рассказы - [6]

Молодой все-таки снизошел к объяснению. Теперь он излагал причины выселения с той же истовостью, с которой раньше отказывался от каких бы то ни было объяснений.

— Давно доказано, что вмешательство высших цивилизаций в дела местного населения приносит один только вред. Могут произойти самые неожиданные социальные катаклизмы, — говорил он, ударяя ладонью по столу в такт своим словам.

— Пеулы — наши друзья. Мы ничего плохого им не делаем.

— Ваши друзья, ха-ха! — ненатурально хохотал Молодой. — Чем? Чем, черт возьми, вы им помогаете? Ситец? Бусы?

— Почему ситец-бусы? Мы их лечим, оружие даем, лопаты, инструмент всякий. Мы много им помогаем.

— Оружие? Да вы хоть соображаете, чем хвастаетесь? Это самое главное обвинение против вас. Вы не имели права даже подумать об этом!

Косматый напружинился и мгновенно побагровел.

— Что ты нам указываешь. Лисенок? — зарычал он. — Ты сейчас приехал, мы не знаем тебя, почему мы должны тебя слушать?

От злости Молодой даже привскочил с места.

— Это не я, это Земля вам указывает, родина ваша!

— Наша родина здесь!

— Земля — ваша родина в высшем смысле. Вы люди…

— А-а-а, в высшем смысле! Оставь его себе, свой высший смысл. Мы здесь родились и другой родины не хотим. Почему тебя слушать?

Лицо инспектора пошло красными пятнами, тонкие губы искривились, глаза горели бешенством — вот-вот взорвется. Но сдержался, сжал зубы, с минуту молчал.

— Значит, так, — сказал он наконец с трудом и вполголоса. — Мы выселяем вас потому, что здесь вообще запрещено находиться. Во-вторых, ваша колония ведет себя по отношению к местному населению преступным образом.

— Ай-ай-ай!

Молодой нервно сморгнул и продолжил:

— Ваше вмешательство в естественный ход истории влечет за собой самые гибельные…

— Пеулы живут в сто раз лучше, чем другие. Кому спасибо?

Они и двух минут не могли говорить спокойно. Что-то сделалось с воздухом, со звуками, со значением слов — абсолютно все колонисты были взбудоражены. Они переговаривались между собой, размахивали руками, угрожающе поглядывали на инспектора. Тот чувствовал эти взгляды, но виду не подавал.

Стены дрожали от органного гудения верхних и нижних ветров, бордовые тучи носились по небу. Будет буря!

— Кроме опасности социальной, вы несете в себе опасность генетическую. Вы для пеулов — чума. Рано или поздно вы убьете их одним своим присутствием.

Косматый вскочил с места. Друзья и Молодой тоже. Один из телохранителей жутковато оскалился и вспрыгнул на стол.

— Назад! — крикнул Косматый.

Виктор навсегда запомнит этот момент, когда над столом вдруг выросли четыре фигуры — Косматый, сжимающий и разжимающий кулаки; нетерпеливые телохранители; Молодой, испуганный, загнанный, нахохленный. Виктор запомнит внезапную тишину, Паулу, почему-то хватающую его за рукав, и то, как он сам, бормоча что-то, протискивается вперед, идет к Молодому, становится рядом, угрюмый, настороженный… Как оттаивали глаза Косматого, как он наконец сказал:

— Сядем.

— Сядем, — энергично, с фальшивой бодростью повторил Молодой, и все успокоилось. Они сели и с прежним пылом продолжили бессмысленный разговор.

Виктор отошел к полкам за спиной Молодого. Слишком стало опасно. Напротив белым манящим пятном застыло лицо Паулы — с ней тоже творилось что-то непонятное. Нет, точно, словно вся планета сошла с ума в тот день перед бурей, которая все грозила и не шла.

Почему, почему Молодой уговаривал их, ведь все было решено и ничего от него не зависело? Почему так ярился Косматый, доказывая свою правоту, — умный человек, он не мог не знать, что все слова бесполезны?

— Посмотрите, как вы живете, до чего вы дошли!

— Пятьдесят лет назад нас было триста, когда отец взял все в свои руки, а сейчас уже полторы тысячи — вот до чего мы дошли!

— Да причем здесь цифры, причем здесь цифры? Вы их держите в черном теле, тирания, средние века, честное слово!

— Никакой тирании! Обсуждаем, решаем вместе — где тирания?

— А эти телохранители, Друзья ваши? Бездельничают, народ пугают. Зачем?

— Нельзя так говорить! Парни стараются, ты, Лисенок, ничего в этом не понимаешь, тебя совсем другому учили. Без них невозможно.

И так они спорили, перескакивали с одного на другое, возвращались к пеулам, снова кричали о вырождении, и никак нельзя было понять, кто из них прав. У Молодого не хватало слов, он срывался, терял мысль, а Косматый, наоборот, набирал силу. Он даже успокоился, его клокочущий астматический бас уже не ревел, уже гудел ровно и сильно, подстать верхним ветрам, а те, словно забрав у него все бешенство, дико орали на разные голоса.

Спор ни к чему не приводил, да и не мог привести, спор выдыхался, а Косматый давил, давил, и от двери уже неслись угрозы. Лицо Косматого стало огромным, некуда было деться от его бычьего взгляда, буря проникала в самую кровь и не давала сосредоточиться.

И наступил момент, когда Молодой перестал спорить, перестал хвататься за голову и бить кулаками по столу, когда он закрыл глаза и устало проговорил:

— Не понимаю, зачем все это? Не понимаю. Я здесь ни при чем, зачем вы мучаете меня? Зачем, когда все и так ясно — через неделю придут корабли и переправят вас на Землю, на Куулу, на Париж-100, куда угодно.