Повести и рассказы писателей Румынии - [22]

Прячась в тени стен, граф осторожно подошел и заглянул в окно. Зал был битком набит крестьянами, которые смотрели на сцену, устроенную там, где прежде стоял большой резной буфет, смотрели внимательно, и с их загорелых лиц не сходила широкая улыбка. Порой они заливались смехом и хлопали себя ладонями по коленям. Там, на сцене, неуклюжие девушки вертелись и что-то говорили, делая неестественные жесты. И они были одеты, да, одеты в платья, которые ему знакомы, о которых он помнит, как помнят сон. Эта шляпа с розовыми перьями — шляпа его матери. Как мама была красива в ней! И это платье с воланами — тоже ее. Он, вероятно, был тогда очень мал, но теперь перед его глазами встала графиня в этом платье цвета опавших листьев, шелестевшем, как опавшие листья. Прислонившись к оконному косяку, она обмахивалась большим веером из розовых перьев, а он, ребенок, охватил ее колени, он не хотел, чтобы она уходила. И Пал Эрдейи, в гусарском мундире, с падающей на лоб прядью кудрявых волос, подал маме две розы, которые она прикрепила к груди. Из спальни доносился мягкий бас отца — он спрашивал, где его манжеты, а из библиотеки — тихий шорох переворачиваемых страниц книги, которую читал граф Ференц. Мама со смехом вырвалась из ручонок Тиби, а Пал Эрдейи поднял его и, как он ни плакал, ни брыкался, бросил в кроватку с сеткой. Мама, Пал и отец вышли, оставив за собой аромат духов, а он с ревом отправился в библиотеку искать утешения у дяди Ференца. Но Ференц, укутанный клетчатым пледом, дремал, уткнувшись подбородком в грудь. Горящая трубка упала на большую книгу с толстыми блестящими страницами, и бумага затлелась от искр. Большое черное пятно на книге становилось все глубже, все шире, и он видел это, но ничего не говорил, чтобы отомстить хоть кому-нибудь за то, что мама уехала.

Граф стоял, прижавшись к наличнику окна, и вздрогнул, снова увидя перед собой зал, полный хохочущих людей. Ему почудилось, будто кто-то из детей, широко раскрыв глаза, смотрит на него и дергает за рукав свою мать — пусть и она тоже взглянет. И граф ушел, по-прежнему крадучись вдоль стен.

Сперва он постучался в ворота к Сильвестру. Старик в одиночестве сидел на завалинке, у него болели отекшие ноги, и он не мог пойти со своими в «театр».

— Добрый вечер, Сильвестр. Как дела?

— Добрый вечер, господин граф. Да какие мои дела. Все больше лежу, грехи мои тяжкие.

— Один?

— Один.

— Сильвестр!

— Да, господин граф.

— Я хотел бы переночевать у тебя.

— У меня? Дом-то принадлежит детям, барин.

— Каким детям, Сильвестр, ведь у тебя их нет! Я хорошо помню, что ты не женат.

— Я взял приемышей, барин, чтоб не остаться одному, точно старый волк. Жениться-то я не женился, потому что батрачил у вас и не скопил денег, чтоб построить дом. А когда построил, уже ни одна женщина не хотела за меня идти, состарился я. Вот я и взял приемышей, дом отдал им, а они будут содержать меня до самой смерти. Разве я могу привести к ним гостей?

Граф вздохнул.

— Я знаю, барин, что, если бы вы не продали нам землю, нам негде было бы ее взять. Этого я не забываю! — затянул свою обычную песенку Сильвестр. — Мы вам спасибо сказали и деньги заплатили. Только принять вас я не могу, барин, ведь меня самого дети содержат.

«Одну ночь — это еще куда ни шло, — думал старик, — но, чего доброго, барин повадится сюда, как к Яношу Денешу повадился. Что мне тогда с ним делать?»

— Да, меня дети содержат! — вздохнул он еще раз и умолк.

Граф быстро встал с завалинки, словно лишь сейчас поняв то, о чем ему десять минут толковал старик, и торопливо вышел за ворота. Здесь он замедлил шаги.

Люди возвращались из клуба, и на большой дороге было шумно. Граф свернул в боковую улочку и пошел вдоль ручья, а когда совсем стемнело, снова явился в село.

У Яноша было светло и в комнате и в кухне. Граф подошел к двери кухни — было слышно, как там говорили по-румынски. Янош сидел на лавке, а на кровати оживленно беседовали Арпад и какой-то высокий худой парень со смуглым лицом и синими глазами.

Первым увидел графа чужой парень и замер с поднятой рукой, видимо, показывая, как велик был предмет, о котором шла речь.

— Смотри, Арпад, кто-то пришел.

Янош обернулся, и улыбка застыла на его лице.

— Добрый вечер! — глухо произнес граф.

— Добрый вечер, господин граф, — ответил сразу помрачневший Янош.

Смуглый парень вопросительно взглянул на Арпада, и Арпад сделал ему знак, что объяснит позднее. Растерянный Янош встал.

— Барин, я очень жалею, но мне негде вас положить. На лавке сплю я, а Арпад и Костел на кровати. Наверху, вы сами знаете…

И Янош словно обрадовался, что у него есть веские причины не принимать графа, покончить раз навсегда с этой постыдной дружбой, которая ничего не приносила ему, кроме вреда. Что у него общего с барином?

Подавленный граф, стоя в дверях, подумал с минуту и сказал:

— А на чердаке с сеном, над сараем, нет места? Если вы позволите, я лягу там. Я ночью не курю. У меня даже папирос нет.

Янош только рот разинул. Такого он никак не ожидал, и ответить было нечего. Он взглянул на Арпада, но тот, как всегда, улыбался, и Янош не мог понять, что кроется за этой улыбкой. Он вздохнул, почесал грудь под расстегнутой рубашкой и тихо сказал: