Повести и рассказы писателей Румынии - [18]

— Я за всю свою жизнь не припомню, чтоб среди лета шел такой дождь.

— Да и я не припомню, хоть я и постарше тебя.

— А не говорил Арпад, на ферме уберегли что-нибудь?

— Уберегли то, чего вода не унесла, теперь, когда просохнет, видно будет, что осталось. И еще уберегли то, что сложили в большие закрома, там было место. Они в самый сильный дождь выехали в поле на тракторах и привезли на ферму. На тракторе не увязнешь, это тебе не быки.

Марика молчала.

Уже почти стемнело, когда они спустились вниз, к кресту на развилке перед селом. Янош остановился поправить брюки, которые он, чтоб не испачкать, засучил на поле. Женщины тоже остановились, поджидая его.

В эту минуту на узкой тропинке, которая отходила от большой дороги и, извиваясь между деревьями, по берегу ручья приводила в город скорее, чем дорога, показался человек. Он стоял в двух шагах от них и, сделав эти шаги, очутился перед ними. Нагнувшийся Янош заметил его не сразу, но Анна на секунду замерла, подалась вперед, словно желая взглянуть ему в глаза, открыла рот и, не издав ни звука, повернулась на месте и быстро пошла к селу.

— Куда ты бежишь, мама? — спросила удивленная Марика, и ее глубокий, бархатный голос, впервые прозвучавший в этот вечер, показался Яношу очень странным.

— Янош, я хотел бы тебе кое-что сказать.

— Скажите же, господин граф… — промямлил Янош.

— Я хотел бы… Да, мне надо кое-что тебе сказать. — И граф хмуро взглянул сперва вслед Анне, а затем — на Марику.

Черные глаза Марики тоже не отрываясь, пронизывающе смотрели на него. Она окинула его взглядом с головы до ног, от поредевших, седых на висках волос, от не слишком чистой рубашки в зеленую и желтую клетку с расстегнутым воротом до облупившихся сандалий, слегка пожала широкими плечами и с невозмутимым спокойствием произнесла тем же низким, теплым голосом:

— Доброй ночи, Янош-бач.

Граф так же торопливо и мрачно взглянул ей вслед и спросил:

— Это старшая дочь Анны Келемен?

— Да, это Марика.

— Ага! Янош, я к тебе пришел вот почему. Я оставил жену в городе, в кооперативной лавке… Понимаешь… Она меня ждет. Я пришел к тебе, потому что знаю, какой ты порядочный человек. Мне нужны деньги!

— Деньги? — ужаснулся Янош, сам не понимая, что его перепугало больше: это неожиданное требование или встреча графа и Анны и то, как вел себя граф, когда узнал, что только сейчас стоявшая здесь девушка — его дочь. Да какое там вел себя! Никак он себя не вел, вот и все…

— Да, деньги! — опять шепнул граф, и Яношу ударил в нос запах водки. — Я оставил супругу, она дожидается, сам понимаешь, не могу я заставлять даму ждать меня.

— Где же мне взять денег, господин граф? Разве у крестьян есть деньги, чтоб давать взаймы? Вы знаете, что за беда у нас? Не слышали, барин, какие дожди прошли? Вы уезжали далеко? Там не было дождей? У нас унесло водой пшеницу, все хлеба погибли. Беда стряслась, барин, а вы приходите взять у меня денег!

Ни разу в жизни Янош не говорил так много и не был до такой степени возмущен.

— Не взаймы, Янош, не взаймы. Видишь ли, я стеснен, у меня все отняли, ты сам прекрасно знаешь. Пришло время мне серьезно подумать… Стать серьезным человеком… Я хотел бы продать что-нибудь, да ведь у меня больше ничего нет. Я дал тебе когда-то зеркало. Большое, дорогое зеркало. Вот я и пришел, заплати мне за него. Не сердись, но разве теперь такие времена, чтоб я мог делать подарки? Могу я себе это позволить? Ничего у меня больше нет, теперь уже я не мотаю. Понимаешь?

Янош не понимал.

— Как же это, барин, я буду платить вам за зеркало? Разве я приходил к вам покупать его?

— Ох, дорогой, не в этом дело! Приходил ты или не приходил, но оно у тебя, выражаясь юридическим языком, оно находится в твоем владении. Поэтому ты должен мне уплатить за него. Меня ждет супруга. Графиня, моя жена!

— В трактире?

— В кооперативной лавке. Положение очень тяжелое, мы не можем уехать, пока не расплатимся.

— Нет у меня денег.

— Хорошо, но зеркало…

— Приходите завтра, барин, и пойдете продавать его куда знаете.

— Но мне сейчас нужно, Янош, сейчас.

— Сейчас я не могу снять его с гвоздя и отдать вам. Дети дома, пойдут разговоры. Сегодня вечером я их подготовлю, а завтра отдам вам зеркало.

Граф и задумчивости опустил голову.

— Да, да, твоя дочь. Она антипатична, Янош, не обижайся, но она антипатична. У нее в глазах этакая крестьянская гордость… Мне это не по душе. Лучше завтра… А сегодня вечером… Посмотрим! Очень трудно!

Поглощенный своими мыслями, граф двинулся с места.

— Спокойной ночи, барин! — сказал Янош и повернулся так же круто, как только что повернулась Анна.

Пройдя немного, он услышал за собой торопливые шаги графа.

— Янош, ведь ты не сердишься, правда? Разве такой я человек, чтобы в моем положении терять то, что у меня еще осталось?

— Я не обижаюсь, господин граф! — Янош высвободил плечо из-под руки графа, — руки с длинными пальцами, тонкой, но все-таки странно тяжелой, и быстро пошел дальше.

Он широко шагал по камням и сухим местам и иногда сплевывал.

— Тьфу, разрази его бог вместе с его подарком! Что мне теперь скажут дети! Ведь они меня совсем засмеют! Тереза-то как огорчится! Она еще и не захочет отдавать зеркало, ведь граф вволю попил и поел у нас за него. Тоже сделал подарок, один раз за всю свою жизнь! Тьфу! Никто в селе не получил от него чего-нибудь бесплатно, а теперь он приходит и требует назад подарок! Да что там, денег за него хочет! Денег! А у нас и хлеба нет!