Повести и рассказы писателей Румынии - [15]

— Как ты думаешь, Янош, есть у Лаци водка?

— Откуда мне знать?

— Что, если бы… Ведь ты с ним не в ссоре, может быть, ты пойдешь и попросишь?

— У Лаци? Не могу, барин. У него я ничего не стану просить.

— А у твоего брата, Кальмана? У него нет?

— У Кальмана нет.

Граф вздохнул и улегся в постель. Дня через три Тереза начала ворчать:

— Отец, если ты открыл гостиницу, так хоть нам-то скажи об этом.

— Он уйдет, уйдет не сегодня-завтра.

— А ты его спрашивал, зачем он пришел?

— Он измучился, был болен…

— У него, что же, нет другой родни, кроме тебя? Никому он не дарил зеркала или там еще чего?

Янош отмалчивался. Габор, как человек новый в доме, не вмешивался, но в кухню не входил вовсе, и по вечерам ни он, ни Тереза не приглашали уже Яноша наверх, а оставляли его с «приятелем».

— Что общего у твоего отца с барином? — однажды вечером спросил Габор Терезу.

— Да вот, сваливается он как снег на голову.

— Вот что, Тереза, мне приходилось слышать об этих барах, которые теперь обеднели и в городе крутят всякие политические делишки против власти, да еще и крестьян околпачивают.

Тереза расхохоталась:

— Этот? Этот приходит, чтобы поспать да поесть. Разве ты не видишь, что он дармоед? Да и отец не дитя малое, не даст себя провести. Думаешь, он забыл, что в то время, когда граф сидел у себя в усадьбе, а он ходил за плугом, барин не клал его спать рядом с собой?

— Так чего же отец кладет его рядом с собой?

— Габор, милый, он добрый, но тряпка, тряпка он. Ему жаль барина, стыдно его прогнать.

— Стало быть, отец когда-то видел от него добро?

— Добро? Черта с два! От него никто добра не видал. Но дело в том, что он подарил отцу это зеркало. Дал его даром, да еще и поцеловал. И отец не может этого забыть.

— Ну, за зеркало он прожил здесь довольно. За всю свою жизнь он только и подарил, что это зеркало. Я не слыхал, чтоб он еще кому-нибудь сделал подарок. Вот он и сидит здесь, хочет получить за него.

Однажды к обеду явился с фермы Арпад. Он чуть не рассмеялся, увидя в кухне графа, и поглядывал исподтишка на Яноша, выжидая, что начнет плести отец.

Но Тереза спокойно и отчетливо сказала:

— Арпад, ты принес с собой постель? Что-то я ее не вижу!

— Я оставил ее там, ведь через несколько дней я вернусь.

— Как же вы будете спать все втроем на кровати?

И, ничего не прибавив, ушла в дом.

Граф тихо поднялся — он сидел за печкой.

— Дорогой Янош, благодарю тебя за гостеприимство, ты отнесся ко мне, как брат. Я никогда этого не забуду.

Он хотел уйти тотчас же, но Янош, которому было немножко стыдно за выходку Терезы, настойчиво упрашивал его сначала поесть, потому что похлебка уже вскипела.

Однако граф заупрямился и ни за что не хотел остаться. Он отказывался поесть, словно это было неуместно, и спешил, как на свидание.

— Хоть возьмите вот это, барин, — попросил его Янош, протягивая пару толстых носков.

Граф, опустив голову, не глядя на Яноша, натянул носки поверх своих тонких, заштопанных, обулся в большие, разбухшие точно дохлые лягушки, туфли и ушел.

И Янош вздохнул с облегчением. Ему стало свободнее, он остался с детьми, на своей кровати, никто больше не стеснял его. Если лишний человек садится за стол один раз — это еще туда-сюда, но пять дней подряд, за каждой трапезой, — это уже чувствовалось. Хлеб, которого хватало всегда на десять дней, кончался на седьмой, в ларе уменьшился запас сала — уж очень по вкусу пришлось графу сало!

* * *

Тереза ходила убирать хлеб наравне с мужчинами, хотя ступала она уже тяжело и дыхание ее стало прерывистым. Она с трудом носила свой большой живот и на седьмом месяце выглядела так, как другие женщины накануне родов. Но она хотела работать, потому что и на двух погонах Яноша, и на двух погонах Габора урожай был хороший, обильный.

Они убирали три дня, и хватило бы работы еще и на четвертый, если бы не полил дождь. Небо все потемнело, словно кто-то прикрыл котловину между холмами свинцовым колпаком. Началось это во время обеда, и они решили переждать в поле. Кто его знает, дождь летний, может быть, тучи рассеются так же внезапно, как набежали, и тогда надо будет раскидать стога и сложить снопы для просушки. Укрывшись от дождя под деревом и поставив на землю горшок с картофелем и свиным салом, они медленно ели — гораздо медленнее, чем ели обычно во время уборки: сейчас времени было достаточно. По соседству, под другим деревом, расположился Лаци, поле которого находилось рядом с их полем, и тоже закусывал куском хлеба и парой вареных картофелин.

— Когда идет уборка, я ем немного, чтоб быть полегче, — улыбаясь сказал он. — Зачем таскать с собой горшки, обжираться мясом, похлебкой, капустой? Кто ест мало, не так быстро стареет.

— Что правда, то правда, — засмеялся Арпад. — Посмотри на меня, здорово я постарел.

— А у тебя не такой уж хороший вид, — мягко настаивал Лаци. — Не хочу тебя огорчать, но я в твои годы — пусть Янош сам скажет, — я выглядел свежее.

— Потому что ты ел на графской кухне! — оборвала его Тереза.

— Я? На кухне? Господи боже! Ни разу я от них не получил даже нитки! Это я им иногда давал совет, говорил свое мнение, но они никогда меня не слушали, вот потому и разорились. Ты что, Габор, пьешь воду? Послушай, за едой пить воду — вредно для здоровья! Посмотри, как я выгляжу, а я, когда ем, глотка воды не выпью.