Повести и рассказы писателей Румынии - [12]

— Что ж, если и Тамашу-бач трудно устраивать свадьбу, отложим до лета. Почему же не отложить? Никакой спешки нет. А может, ты боишься, что мне до лета понравится кто-нибудь другой?

И она открыто, громко засмеялась своим веселым, немного резким смехом.

Янош прислушался повнимательнее.

— Какая же спешка, кроме той, что бывает у всех людей, которые любят друг друга и хотят быть вместе? А красивее меня ты не найдешь! — пошутил и Габор.

А Арпад примиряюще сказал:

— Спроси еще раз отца, Тереза, сама видишь, он сердится. И сделай так, как он хочет.

Так не говорят, когда необходимо скрыть позор. У Яноша камень с души свалился. От радости он позабыл, что дочь еще раньше обидела его своим решением, и, словно все дело заключалось только в его подозрениях, начал, как человек, незаслуженно оскорбивший другого, исполнять все желания Терезы и готовиться к ее свадьбе. Он осторожно, достаточно ясно намекнул Кальману:

— Свадьбу справим либо после крещенья, либо летом, торопиться незачем. Справим все с Габором, он человек порядочный.

Свадьбу все-таки сыграли после крещенья. За венчаньем последовал пир у Яноша, а на другой день, как требовал обычай, у Тамаша Инце. Пришли друзья родителей, соседи, молодежь с фермы, из соседних сел, Инце пригласил и музыкантов из Одорхея, а Марцела-нени, специально приехавшая из Кристура, приготовила торт с кремом. Свадьба была по всем правилам. Тереза переставила в комнате наверху всю мебель, купила еще несколько стульев, а перед зеркалом водрузила подаренную ей Арпадом деревянную резную вазу и поставила в нее сосновые веточки, которые очень красиво отражались в зеркале.

Теперь в кухне Янош спал один на старой деревянной кровати, а Арпад перебрался на лавку, где прежде спала Тереза. В январе Арпад ушел работать на ферму. Там готовили к весне колышки для подвязки растений, бочки, рыболовные верши. Если погода была плохая, Арпад не возвращался вечером домой, а ночевал на ферме вместе с пятью-шестью парнями, которые тоже нанялись туда на зимние работы.

Во дворе больше никто не насвистывал, не напевал, а Янош так привык к этому: Арпад с детства, как только брал в руки топор, или косу, или вилы, начинал петь — такой уж у него был характер.

Вечерами Янош скучал в одиночестве. Он входил в кухню, когда смеркалось, часов в пять, в половине шестого, и разводил огонь. Молодожены поднимались в свою комнату, тоже растапливали печь и зажигали лампу. Иногда они говорили: «Иди к нам, отец, поболтаем», и тогда Янош тоже шел наверх. Иногда не говорили, и, раз уж установился такой порядок, Янош не входил к ним без приглашения. Когда наступало время ужина, Тереза спускалась из своей комнаты, наскоро варила что-нибудь, они втроем ели, и затем молодые уходили к себе, а Янош оставался один. Семь часов, восемь; вечер казался ему бесконечным.

— Стало быть, у меня кухня, а у вас — гостиная, — шутил он.

— Нет, у тебя столовая, как у графа, твоего приятеля! — поддразнивала его Тереза.

В эти долгие вечера Янош думал обо всем, вспоминал все. Вспоминал о Маргит, о том, как они — оба бедняки — женились, с какими трудностями купили два погона земли у барина и скот у Мартона; как нелегко было завести в доме новый горшок, решето или топор; как они понемногу, с трудом сколачивали грош за грошом; и как безвременно умерла Маргит. Когда он, Янош, захворал — что-то у него случилось с желудком, — Тереза и Арпад сейчас же повели его к доктору, а он повел Маргит только в последние ее часы, потому что никто в селе, кроме господ, не знался с врачами. Так он и продал все, вконец израсходовался — на знахарок, на молебны, даже на какие-то лекарства из аптеки, которые когда-то помогли Сильвестру, и Янош покупал их по его совету.

Потом он думал об Арпаде, о его свадьбе, которой недолго ждать, о том, кого из девушек приведет ему сын и какая из них понравилась бы ему как невестка.

И когда уже больше думать становилось не о чем, он думал о барине. На свадьбу Терезы приехал один из двоюродных братьев Яноша, перебравшийся в горы, в село, откуда родом была его жена. Он рассказывай, что Тибор Бароти поступил на деревообделочный завод, на хорошее место, в контору, что теперь он опять одет по-господски, каждый день бреется и живет один в прекрасной комнате, в доме для служащих завода. Он живет там уже три месяца с лишним, и никто еще не видел его пьяным.

— А мебель какую-нибудь он привез с собой? — спросила Тереза: ее осенила мысль, что теперь, раз граф устроился, то, может статься, он возьмет обратно зеркало.

— Какая там мебель? У него больше ничего нет. Все продал в городе, когда открывал трактир, — объяснил ей родственник.

— Все дочиста?

— Что мог нести, тащил на базар, книги завязывал в простыни, в узлы, да так и продавал. А мебель у него кто-то купил, погрузил в поезд и увез в Тыргу-Муреш. Разве вы об этом не знали?

— Да, что-то слышали, но ведь мы там не были, своими глазами не видели. И на все деньги он открыл трактир?

— На все. Там, на краю скотного рынка, у городской заставы. Я туда попал как-то раз, пили мы магарыч с одним человеком, который купил у меня телку. Он прислуживал, убирал за нами.