Повести и рассказы - [65]

В эти дни Генкой владело лишь одно чувство: любой ценой отстоять правоту Филковского и добиться, чтобы Хомякова, за спиной которого стоял заботливый директор школы, все–таки наказали. Его не пугали предостережения завуча. Негодование внутреннего «я» было куда пострашнее его гнева. Генке почему–то казалось, что в случае неудачи к чертям полетят прочно сложившиеся принципы. В самом деле, о какой гармонии говорить, если жизнь распоряжается по–своему; если пять лет директор неустанно твердила, что нужно говорить правду, а в один день вдруг перечеркнула все жирным «нельзя». Это как–то не укладывается.

Конечно, он мог на все плюнуть. Тем более, что с Филковским его ничего не связывало, кроме ежедневного приветствия, да и заступничество не принесли ничего хорошего. Однако он, словно застигнутый врасплох водитель, мчался на огромной скорости и на повороте, щадя неосторожного пешехода, отвернул в сторону, по всем правилам полетел в кювет. Выбора не было. Но почему только выбора? Это не все. Этого мало. Должно быть, он перерастал самого себя, о чем случайно заикнулся в разговоре с Груце. А разве случайно? Говоря, что нет таких случайностей, за которыми бы не прослеживалась закономерность. Воспитанный на честности, бескорыстности, он стал чутко реагировать на карябающие душу честного человека негативные моменты жизни. И поэтому также, как музыкант, услышав фальшивую ноту, не лег спать, пока не сыграл правильно, так и Генка, услышав фальшь жизни, не успокоился, а взбунтовался.

— Что случилось, Геннадий? — Юрий Владимирович откинул газету на журнальный столик и посмотрел на сына. Под отцовским взором Генка смолчать не смог, но и прямо говорить не решался, хотя без конца размышлял о случившемся и спорил сам с собой.

— Да так…

— Естественно. Что так? Я редко ошибаюсь, рассказывай, что у тебя на душе, — отец пододвинул стоящее рядом кресло ближе.

— Садись.

Сын неуклюже, от той же задумчивости и растерянности, упал в кресло.

— Честно говоря, отец, — Генка запнулся, потеряв исходную точку, но в следующую минуту ему стало ясно, почему трудно говорить с отцом. Перед ним будто отворилась еще неведомая дверь и, озарившее его открытие, он выразил в словах:

— Ты знаешь, отец, а мне, между прочим, семнадцать. И чем больше живешь, тем больше убеждаешься, насколько жизнь сложна и запутанна. А мы с тобой еще, честно говоря, ни разу, по–мужски не говорили. Конечно, ты не молчал все это время. Когда прикрикнешь, — Генка улыбнулся, — когда мораль прочитаешь, но по–мужски…

Теперь улыбнулся отец, но лицо его вновь приняло серьезное выражение: — Горько осознавать, что ты действительно прав. Я не заметил, как ты вырос…вон… на голову обгоняешь. Я не предполагал, что у тебя могут возникнуть проблемы, в которых понадобится моя помощь. — Отец замолчал. Потом, спохватившись, с нотками сожалению добавил, — и речь пойдет о школе и твоих проделках?

— Увы, о школе, но серьезнее, чем ты думаешь, — Генка засомневался, стоит ли вообще тревожить отца, но потом сказал себе, что стоит, раз нужна поддержка. — Представь себе отец, человека, который через месяц войдет в самостоятельную жизнь.

— Допустим.

— Не перебивай, отец, это еще не все, — взорвался Генка и душой понял, что нить, сдерживающая разговор, лопнула. Они говорили на равных. И уже непринужденно, даже с некоторым пафосом, поразившим его самого, продолжил: — Но это выпускник, комсомолец в комсомоле для карьеры. Потому что ему надо. И поступки, честно говоря, у него не комсомольские, даже не человеческие. Так вот, название ему — паразит.

— За что же так?

— А живет он за счет других. Фарцовкой занимается. Легко обижает слабого и никогда никого не защитит. Честно говоря, комментарии излишни. А если это ему не под силу, тогда он воспользуется услугами ватаги дружков. Он хулиганил — его покрывали. Совершил преступление опять покрывают. Сначала за то, что молод, и жаль ломать жизнь, потом, — Генка выдержал паузу, — необходимо закончить школу, выпуск через месяц. А он привык к безответственности. И сейчас вроде поздно наказывать, не исправишь. Упустили, не прижали вовремя не внушили, а он способен натворить…

Я предложил исключить его из комсомола, таким не место. Потом его легче раскусить, а то говорит правильно, а поступает наоборот, — Генка усмехнулся, — знаешь, что ответила одна учительница. «Как же он без комсомола?» То есть даже она, кому по праву доверено обучать, видит в нашей организации прикрытие.

— Что ты трещишь? Погоди. Я кое–что понял, но не разобрался в одной детали — дело подсудное?

— И да и нет. Да, потому что до, но этого не допустит директор.

Генка замолчал.

— Что ты намерен делать?

— Пойду в райком, к Андрею Горенко. Он мне комсомольскую путевку вручал.

— И что? Тебя загрызли сомнения правильно ли ты поступаешь?

— Нет, честно говоря, мучает, как отнесутся к этому ребята.

— Геннадий, за людей необходимо бороться. За их умы, сердца, души. И бороться как можно раньше и настойчивее. Иначе потом будет трудно. Этот парень тоже не потерян. И главное — на твоей стороне правота дела. Не пасуй! Некоторым покажется, тчо ты его стараешься утопить, но на самом деле ты его спасаешь из гнили. И он когда–нибудь поймет это. А спасать всегда было делом благородным. Не забывай народную мудрость: если птица не летает, у нее отмирают крылья, если человек не творит добро, у него отмирает сердце. А ты не задумывался откуда берутся такие, как Хомяков.