Повести и рассказы - [23]

Но завтра его опять жалели будить, послезавтра и послепослезавтра — тоже, а сам он проснуться не умел, и в конце концов потерял всякую надежду увидеть, как растет, а на родителей затаил обиду.

У дяди Вовы Туся тоже спрашивал: «Когда я расту? Правда, что ночью? Как это увидеть?..»

— Очень просто, — говорил дядя Вова, — я, например, вижу это своими глазами. Вот сейчас — стою и вижу, как ты растешь.

Туся посмотрел на носки своих ботинок.

— Ты задаешь мне вопрос, — сказал дядя Вова, — и я вижу, как у тебя мысли растут. А ты знаешь, почему голова выше живота?

— Не знаю… — сказал Туся.

— Знаешь, только думать ленишься. Мысли у тебя ленивые, как стручки гороховые.

— А почему, — спросил Туся, — почему голова выше?

— Потому что голова главней живота!

Туся прислушался к своей голове. Ничего не слышно. Он прислушался к животу: вур-вур-вур… Живот хотел есть.

А нынешней зимой Тусю разбудили ночью. Хотя он об этом не просил. И даже был недоволен. Он спать хотел. Завтра в школу рано вставать — и вдруг будят. Он даже рассердился и стал хныкать. И глаза у него слиплись, никак не открыть.

— Эй, племянник, просыпайся, слышишь…

Туся открывает глаза совсем. Мама за столом сидит — шьет. Папа курит, газету читает. На столе чайник дымится, варенье стоит. А из черного кружка репродуктора слышен слабый треск, как будто далеко-далеко кто-то печку растапливает сухими лучинками.

Потом в репродукторе начинают попискивать мыши — много мышей! Потом: хлоп-хлоп-хлоп, будто в театре ладоши хлопают… и опять писк, и опять треск, а вот машина грузовая проехала: дрр-р… А вот голос, чуть картавый, глухой и очень далекий: «Говорит лагерь Штерна! Говорит лагерь Штерна!..»

— Это Курочкин, — сказал папа, — его голос.

— Молодец Сережа! — сказал дядя Вова. — Пробился все-таки!

Курочкина весь мир знает. Это радист нашей полярной экспедиции. Начальник экспедиции, академик Штерн — его Туся в газете видел, бородатый такой дядька в ушанке — решил на пароходе пройти весь Северный Ледовитый океан. Больше половины пути прошел пароход благополучно, а потом огромные ледяные торосы затерли его, раздавили, точно скорлупку, и пароход затонул. А люди высадились на лед…

«Говорит лагерь Штерна!» — снова сказал Курочкин, и в репродукторе завыло, как в печной трубе: «у-у-у…»

— Это что, ветер? — спросил Туся.

— Это радиопомехи, — сказал дядя Вова.

— Интересно, как назвали девочку, — сказала мама.

Там, в ледяном царстве, где льдины громоздятся друг на друга и рушатся со страшным треском, где бродят ленивые белые медведи, у жены одного полярника родилась дочка. Полярник плыл с женой на свой полярный остров, чтоб остаться там на долгую зимовку, а оказался на льдине. Да еще с маленькой дочкой!

И теперь не только Тусина мама — весь мир хотел знать, как назвали дочку полярника.

«В лагере все здоровы, — прорвался сквозь вой и треск голос Курочкина, — температура сорок ниже нуля; закончился шахматный турнир… Первое место занял…»

— Ах, какая досада, — сказал папа, потому что из репродуктора вновь доносились грохот и вой, так что Туся подумал, уж не лед ли это обрушился на палатку, где сидел со своей рацией Курочкин. Папа вжался ухом в репродуктор, и лицо у него сморщилось, словно от боли. Так хотел он узнать, кто стал чемпионом.

«…задачи выполним… — донесся снова голос Курочкина и вдруг окреп и приблизился: — Дочку полярника Кускова назвали Мариной, поскольку она родилась в море… Марина и роженица чувствуют себя отлично…»

— Браво, браво! — захлопала в ладоши мама.

«…на прием, — снова донесся окруженный воем и свистом голос Курочкина, — перехожу на прием…»

— Так мало? — сказала мама. — Просто безобразие. Ничего не сообщил. Сколько весит, какой рост, на кого похожа…

— Курочкин экономит аккумуляторы, — сказал дядя Вова.

Туся лежит в своей кровати, руки за голову. Он лежит, откинув одеяло. Ему жарко. А Курочкин — в меховой малице, в сапогах меховых, в ушанке — там у себя в палатке, где минус сорок градусов!..

И то, что голос Курочкина долетел сюда, в эту уютную комнату, где дымился на столе чай, где розовый абажур покачивается над столом и хрустит газета в папиных руках, — вот что удивительно!

В репродукторе щелкнуло, и неожиданно близкий голос диктора радостно произнес: «Дорогие друзья! Весь наш народ…»

Туся закрывает глаза и проводит мысленную линию от своей кровати, через окно, через всю географическую карту, желтую, зеленую, синюю, голубую, коричневую, — прямо туда, на белую льдину! И Тусе чудится, что, кроме него и Курочкина, в мире никого-никого нет и Курочкин склонился над своей радиостанцией и вызывает его, Тусю. Одна у Курочкина надежда, что Туся откликнется, а Туся сидит в наушниках, все слышит, а сказать ничего не может…

Туся держит в руках докторскую слуховую трубку и знает, что вот в нее-то и надо говорить, чтоб Курочкин услышал, а рот не открывается.

Туся встает, подходит к окну, открывает окно и видит, что дом его — точно обрыв над пропастью, а под обрывом во все стороны — черный-пречерный океан темноты… Туся судорожно хватается за подоконник. Подоконник наклоняется. Черное пространство надвигается на Тусю, он сейчас упадет туда и будет падать, падать, падать — без конца!