Повести - [50]
Михась полез в карман своей гимнастерки и вынул аккуратно сложенный листок бумаги. Это было… заявление. Короткое. «Председателю колхоза…» и т. д. «Прошу принять меня и весь мой инвентарь в колхоз». Под этим подпись: «Жданович Михаил Селивестрович».
— Ну? — взглянул на меня Михась. — Скажешь, может, что только пьяный я мог так написать? Написал, а тогда уже, брат, выпил. Тебя, черта, стыдно было, Василь!.. Теперь, конечно, ты не признаешься, а думал же про меня, что выкинете вы дурака с колхозного поля вон, как червяка из мяса, и вот буду я ковыряться там один, как жук в дерьме. Считали вы, что буду и я, как какой-нибудь Хрен Иванович, целые годы раздумывать, собираться. Вы тогда подумали: я не шутя про речку сказал, что я живу за рекой? Я так только ляпнул сдуру. Я про ногу свою думал: куда мне соваться на одной-то ноге? Вы считали, что мне земли своей жалко? На черта мне земля, если один останусь, без людей? Я ему сегодня дал! Я ему показал, где комар муху пасет! Только вы его здесь и видели! Вот как!
— Кому дал? Кого видели? — удивились мы.
— «Кому», «кого»? Копейку, кого же еще!
— Ай-ай-ай, — испугалась мама.
— Ты, старая, сиди и, покуда что, молчи. Я кровь проливал за советскую власть, а он мне что? Ты понимаешь, Василь, до чего он дошел: шептаться со мной вздумал, как с этими, со своими, компании со мной искать! Да ничего, я вам, хлопцы, потом расскажу. Он мне на наших людей!.. Э-эхх и… Погоди, старая, я не ругаюсь, я не пьяный. Я ему дал! Я от порога зашел, подпорочку свою взял вот этак вот, снизу, и — впер-ред, гвардия, ура! По горбу костылем, по горбу!.. Я ему… этому самому, так и сказал: двадцать четыре часа, и чтоб духу твоего не было в Заболотье!.. Вот так. Ну, а потом, конечно, выпил…
Позже, когда он немножко успокоился, мать сказала:
— А ты, Михаська, про ногу это зря. Живут же люди, что тут поделаешь? Найдется и тебе работа. Ведь дома ты тоже без дела не сидишь…
— Ай, теща, не учи!.. Я сам уже сто раз все передумал.
— И Валька будет работать. Зря ты тогда на всех — на Василя, на Вальку…
— Не надо, мама, не надо больше, — сказал Микола. — И так все… Не надо.
Михась хотел что-то сказать, но только посмотрел на Миколу, подумал и улыбнулся.
— Правильно, мать? — спросил Микола и, засмеявшись, прибавил: — Одно только неправильно — бутылка на пустом столе.
— Ай-ай! — всполошилась старушка. — А я, и верно, сижу да гляжу…
— За стол? — сказал Михась, когда я пригласил его садиться. — Один за стол? А Валя? Без нее я не сяду. Она у меня во какой человек! Микола, а ну, моментально за Валей! И Валю мне, и Верочку сюда! Бегом!
— Теперь командуешь, — остановила его мама. — А почему не привел ее с собой сразу?
— Сразу? Ее дома не было, пошла к Марыле, что ли… Да что там сразу! Сразу мне надо было говорить с Василем!..
Валя с Миколой пришли очень скоро. Когда она — веселая, с девочкой на руках — вошла, чуть не вбежала в хату, я очень ясно вспомнил свое возвращение, ту нашу встречу. Первое, что она сейчас сделала, это поздоровалась с мамой. Они поцеловались, и Валя еще больше раскраснелась.
— Возьмите, мама, — передала она матери на руки, как дорогой подарок, свою малышку.
— Внученька моя! Я думала, и ты меня забудешь… Что, не забыла меня, Верочка?
«Вот видишь, — думал я, — все так и вышло, как я тогда говорил, а ты…» Хотел сказать это сестре, но она сама посмотрела на меня и на всех, а потом на своего Михася и с укором сказала:
— Вот глупые мы с тобой, Миша, а? И надо было так долго упрямиться!
А зять мой, как будто совсем протрезвев, как будто навсегда желая отмахнуться от того, что было, опустил глаза и пробормотал:
— Ну ладно уж, ладно…
12
Наш райцентр.
На углу Первомайской улицы, куда я сворачиваю с площади, по-прежнему стоит костел. У дверей его вделана большая медная доска: «Анно Домини 1686…» Догадаться, что на латыни написано, нетрудно. 1686 — это год основания костела. А пониже имя — «Ян Бонифаций Рушчиц». Он, должно быть, и построил этот «божий дом». Гляжу на огромное старинное здание, и мне чудится, что оно вцепилось в землю вековыми корнями… Дурное зелье глубоко растет. Поместье и костел, плеть эконома и крест ксендза — вот на чем они тут держались, те, кто пил нашу кровь. А где теперь поместья, где теперь паны? Остался только ксендз.
Рядом с костелом дом ксендза — «плебания». Здесь и сидит, как старый сыч в дупле, «преподобный отец». Прохожу по тротуару мимо ксендзовых дверей, и вдруг они открываются…
— А, здравствуйте!
— Василь Петрович, вы? Товарищ председатель…
Наш уважаемый шляхтич Шпек чуть в обморок не упал от такой неожиданной встречи.
— Ну, что ты здесь делаешь? Почему ты сегодня не в лесу?
— Да я все, товарищ председатель, с почками со своими вожусь. В понедельник был, так вот мне доктор и велел…
— Значит, тут теперь амбулатория? Что ж это вывески не видно?
— Хе-хе-хе, вывески! Вы всегда, товарищ председатель, как скажете… А я, это, иду в аптеку.
— И по дороге к дяде зашел? Ну, понятно, неудобно мимо пройти.
— Я только туда теперь, в аптеку, и сразу назад. Сам знаю, не такое время, чтоб расхаживать.
— Так вот иди и скажешь бригадиру, чтоб дал тебе работу. Такую, чтоб по почкам.
Из общего количества 9200 белорусских деревень, сожжённых гитлеровцами за годы Великой Отечественной войны, 4885 было уничтожено карателями. Полностью, со всеми жителями, убито 627 деревень, с частью населения — 4258.Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов — «Генеральный план „Ост“». «Если у меня спросят, — вещал фюрер фашистских каннибалов, — что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц».Более 370 тысяч активных партизан, объединенных в 1255 отрядов, 70 тысяч подпольщиков — таков был ответ белорусского народа на расчеты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что белорусы, мол, «наиболее безобидные» из всех славян… Полумиллионную армию фашистских убийц поглотила гневная земля Советской Белоруссии.
Сборник рассказов белорусского писателя Янки Брыля из книги "Иду в родное". Рассказы тематически охватывают разное время — от довоенных лет до сегодняшнего дня.1. Ты мой лучший друг.2. Мать.3. Один день.4. Лазунок.5. Снежок и Гуленька.6. Галя.7. Осколочек радуги.8. Тоска.9. Звезда на пряжке.10. В глухую полночь.11. Глядите на траву.
Янка Брыль — видный белорусский писатель, автор многих сборников повестей и рассказов, заслуженно пользующихся большой любовью советских читателей. Его произведения издавались на русском языке, на языках народов СССР и за рубежом.В сборник «Повести» включены лучшие из произведений, написанных автором в разные годы: «Сиротский хлеб», «В семье», «В Заболотье светает», «На Быстрянке», «Смятение», «Нижние Байдуны».Художественно ярко, с большой любовью к людям рассказывает автор о прошлом и настоящем белорусского народа, о самоотверженной борьбе коммунистов-подпольщиков Западной Белоруссии в буржуазной Польше, о немеркнущих подвигах белорусских партизан в годы Великой Отечественной войны, о восстановлении разрушенного хозяйства Белоруссии в послевоенные годы.
Белорусский писатель Янка Брыль детство и юность прожил в Западной Белоруссии, до сентября 1939 года находившейся в пределах бывшей буржуазной Польши. Деревенский пастушок, затем — панский солдат, невольный защитник чужих интересов, создавая теперь, в наши дни, такие произведения, как повесть «Сиротский хлеб» и цикл рассказов «Ты мой лучший друг», думал, конечно, не только о прошлом… В годы Великой Отечественной войны, бежав из фашистского плена, Янка Брыль участвовал в партизанском движении. Рассказы «Мать», «Один день», «Зеленая школа» посвящены простым советским людям, белорусским народным мстителям, обаятельным, скромным и глубоко человечным. К этим рассказам примыкает и рассказ «Двадцать» — своеобразный гимн братству простых и чистых сердцем людей всей земли. Остальные рассказы сборника — «Ревность», «Осколочек радуги», «Тоска» и «Надпись на срубе» — повествуют о радостях мирного труда, о красоте белорусской природы, о самой высокой поэзии жизни — поэзии детства.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.