Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - [3]

И другой упал мужик. Коля посмотрел на него и вдруг наткнулся на горящие ненавистью глаза. Это было так неожиданно, что Коля замер на мгновение, и тут же кто-то ударил его под «дых». Свет в глазах сразу померк, и высокие купола церкви с сияющими крестами провалились куда-то во тьму…

Коля очнулся в чьей-то горнице. На окнах белели чистые занавески, отделанные на манер подзоров, поверх занавесок колыхалась диковинная материя-сеточка: прозрачная, в больших тканых цветах.

— …Полезно, батюшка, очень даже полезно, — услышал Коля обрывок фразы. — Отчего революция? Оттого, что народец наш ожирел от безделья и зажрался! Вот и пусть морды друг другу бьют, дурную кровь сгоняют… Я вам так скажу: если бы в каждой деревне, на каждой фабрике по воскресеньям стенка на стенку ходила, не было бы никакой революции! Силы народа ушли бы на полезную забаву, понимаете?

«Батюшка! — сквозь вязкий туман пробилась мысль. — Я, должно, у священника, отца Серафима. Больной я, что ли». И сразу же вспыхнуло острое любопытство: «С кем же батюшка говорит?»

Коля повернулся, застонал:

— Ну, кажется, слава богу, — отец Серафим перекрестился и подошел к кровати, на которой лежал Коля. — Как мы? Больно?

— Ничего, — Коля покосился на гостя.

Тот стоял у окна и внимательно смотрел на Колю.

Был он маленький, пухленький, с короткими руками и круглой головой без шеи, в темно-синем вицмундире с золотыми пуговицами. Встретив Колин взгляд, он улыбнулся, отчего на румяных щеках обозначились два спелых яблока, сказал:

— Крепкий у вас организм, молодой человек, это прекрасно! Вы даже не подозреваете, насколько это важно для вас и… для меня! — он потер пухлые ладошки, посмотрел на отца Серафима и весело засмеялся.

— Не понимаю я чего-то, — хмуро сказал Коля. — Домой пойду…

— Какой там! — всплеснул руками Серафим. — Лежи и не вздумай! — Священник бросил укоризненный взгляд на гостя. — Вы, Арсений Александрович, напрасно. Озорство в серьезном деле — только помеха, голубчик. Однако мне в храм пора. Вы уж тут без меня. Не торопясь, с осторожностью.

Серафим ушел. Арсений щелкнул массивным золотым портсигаром, чиркнул спичкой, задымил.

— Нехорошо здесь курить, — буркнул Коля. — Образа здесь…

— Ишь ты, — задумчиво сказал Арсений. — Бога боишься. Это славно. Да ведь я — гость. Гость в дом — бог в дом, слыхал?

— Знаем, — солидно отозвался Коля. — Однако обхожденье и гостю положено.

— Верно, — кивнул Арсений. — Давно в стенки ходишь?

— Как в силу вошел. Два года.

— А лет тебе? — удивился Арсений.

— Семнадцать, — Коля засмущался, опустил глаза.

— Семнадцать?! — опешил Арсений. — Ай да ну! А с одного удара положишь человека?

— Любого. Передо мной еще никто не устоял.

— Ну, приемчики разучить, — как бы про себя сказал Арсений. — Дзю-до, карате… Экстра-класс!

Коля не понял ни слова и только моргал. Арсений заметил это, рассмеялся:

— Потом, все потом. Главное, не обманул меня батюшка, все сходится. Жаль только, в деле я тебя не увидел. Поздно приехал. А почему? Дороги, брат — жижа одна.

— Не повезло мне на этот раз, — горько сказал Коля.

— Жизнь — как зебра, — заметил Арсений. — Черная полоска, потом — белая. Лошадь это такая, полосатая, — объяснил он. — Водится в теплых странах.

— А кто… вы кто будете? — мучительно краснея, спросил Коля. Не в его обычае было вот так, по-бабьи, расспрашивать.

— Я-то? — добродушно переспросил Арсений. — Чиновник. Занимаюсь… особыми делами, а какими — узнаешь, когда подружимся. Вот как мы с отцом Серафимом лет пять назад.

— Все же мне идти надо, — Коля приподнялся, опустил ноги на матерчатую дорожку. — Родители, поди, беспокоятся.

— Родители? — Арсений странно посмотрел на Колю и подошел к нему вплотную: — Вот что… Мне отец Серафим не велел говорить, да ты парень крепкий, мужчина. Нет больше твоих родителей. И дома твоего нет. Крепись, Коля. Горе большое, а ты — молись. Все ходим под богом, и пути его — неисповедимы. — Он перекрестился.

Сказанное с трудом проникало в мозг. Коля никак не мог осмыслить слов Арсения. Все казалось — о ком-то другом он сказал, сейчас все разъяснится, и все будет, как всегда. «Родителей… нет, — про себя повторил Коля. — Наверное, дома нет?»

— А где же они? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Пока стенка на стенку шла, загорелся ваш дом, — сказал Арсений. — Когда тебя сбили, он в этот самый миг и загорелся. Тушили, да там, говорят, пламя в полнеба взвилось. И собака погибла. Так и осталась на цепи, бедняга. Ты крепись, Коля…

Родителей хоронили, как исстари хоронят на Руси: с воем, кутьей и беспробудным пьянством.

Пока выносили из церкви гробы и старухи крестились, Коля стоял в стороне, словно все происходившее не имело к нему никакого отношения. Он еще не осознал до конца, что же произошло, но даже те обрывочные мысли, которые мелькали теперь в его мозгу, неумолимо подводили его к одному: родители ушли навсегда и ему, Коле, теперь будет совсем плохо. Он думал о том, что отец, в сущности, был мужик добрый, безвредный, а что пил… Кто из русских людей не пьет? Все пьют, потому что жизнь до сих пор была глухая и беспросветная. Жалко было отца: от роду — сорок, на вид — семьдесят: седой, грязный, всклокоченный, как больной петух. И мать в свои тридцать шесть — морщинистая, с большим животом и потухшими глазами… Не повезло и ей: двух сыновей отняла глотошная, третий, Коля, вырос сам по себе, чужим.