Повесть о жизни и смерти - [53]

— Между нами говоря, я все видел с начала до конца. Когда Антон замертво упал, я прощупал у него пульс, убедился, что яд действительно находился на второй полке, там, где вы ему указали, и ушел…

Меня осенила нелепая мысль. Я подумал, что Бурсов разделывается со мной как с соперником. Разве он не заподозрил, что Надежда Васильевна любит меня? Или эта насмешница не подтвердила его подозрений? В моих ушах все еще звучали ее слова: «Если уж вам так хочется, так знайте, что я действительно его люблю. Когда-нибудь приду и скажу ему: «Как хотите судите, но я вас люблю, Федор Иванович!» Чего не сделает человек, ослепленный чувством ревности.

Растрогал ли Бурсова мой встревоженный вид, или он понял, что невольно причинил мне страдания, он сочувственно пожал мою руку и сказал:

— Можете не беспокоиться, то, что я видел и слышал, умрет вместе со мной.

— Вам нельзя верить, — растроганный его порывом, сказал я, — вы так же уверяли, что в лаборатории вас не было…

— Я и теперь это буду утверждать.

— Почему?

Он прищурил глаза, усмехнулся и сказал:

— Об этом лучше спросите Надежду Васильевну, она вам больше расскажет…

По дороге домой я снова и снова восстанавливал в памяти разговор с Бурсовым и недоумевал. Что значит эта перемена в его поведении? Какое странное признание! Он считает меня виновным в смерти Антона и почему-то готов об этом промолчать. Надежда Васильевна ничего не прибавит к тому, что однажды мне говорила. «Не скрою, Федор Иванович, — искренно и горячо сказала она тогда, — я, как и вы, желала ему смерти. От чего бы он ни умер, ничего лучшего он придумать не мог… Незачем нам огорчаться…»

И в другой раз то же самое: «Что касается его смерти, считайте, что в ней виновата я… Не вы, а я… Я открыла ему шкаф, не помешала принять цианистый калий и не без чувства удовлетворения увидела его мертвым у своих ног». Не странно ли, что Михаил Леонтьевич сослался на нее? Что если ветер подул с другой стороны и Надежда Васильевна заговорит тоже по-другому?

Дома, несмотря на поздний час, я застал у себя Веру Петровну. Увидев меня, она привстала, чтобы поспешить мне навстречу, и тут же тяжело опустилась на стул.

— У меня, Федор Иванович, ни минуты времени, — по обыкновению предупредила она меня, — схватится Семен Анисимович, что меня дома нет, и жизни моей конец… Уж очень надо было вас предупредить, откладывать нельзя ни минуты. Живу я, словно в сумасшедшем доме, ни они меня, ни я их не понимаю…

Пожаловавшись на мужа и на невестку и выразив удивление, как терпит земля таких бездушных людей, она не скрыла своего удовлетворения тем, что сама нисколько на них не похожа. Счастье, что ей удается спасать тех, кого они безжалостно топят… Эти людоеды давно съели бы и ее, если бы не боялись подавиться. Благодарение богу, она не так уж беспомощна… Излив свою душу в горьких упреках и сетованиях на свою судьбу, Вера Петровна сразу заговорила привычным для нее полушепотом:

— Что им далась Надежда Васильевна, мало она, бедняжка, от него натерпелась, надо еще со света ее сжить… Анастасия Павловна и Семен Анисимович направляют прокурору донос, пишут, что она сгубила Антона… Пока не поздно, Федор Иванович, не давайте им бедняжку опорочить… Я бы сама к ней сходила, да боюсь, узнают мои людоеды и в могилу меня сведут.

Я слушал причитания моей подруги юных лет и думал, как скверно обошлась с ней жизнь, как незаслуженно обидели ее те, кому она отдала свои лучшие чувства…

Я успокоил ее и проводил домой.

Мне пришлось пережить тревожную ночь. В те редкие часы, когда сон уводил меня от печальной действительности, мучительные сновидения, столь же бессмысленные, как и назойливые, одолевали меня. Я просыпался в поту, с сильно бьющимся сердцем, проклиная долгую ночь и призывая благодатное утро.

Меня разбудил прорвавшийся сквозь ставни солнечный луч. Он напомнил мне о событиях минувшего дня и пустил в ход поток моих однообразных мыслей. В пробужденном сознании, перемежаясь с отголосками печальной действительности, замелькали обрывки сновидений, за обидными речами и недомолвками Бурсова и жестокими угрозами Лукина Следовало молчаливое сочувствие моего друга-целителя Надежды Васильевны.

Чай и завтрак были проглочены, и, когда часы пробили девять, я был уже у дверей лаборатории. Еще минута-другая, и я облегчу свою душу, передам моему другу разговор с Верой Петровной и потребую ее суда над Бурсовым. Она будет справедлива, я был в этом уверен.

Надежда Васильевна приветливо встретила и, прежде чем заняться делами, некоторое время разглядывала меня. То, что она увидела, обеспокоило ее, и она участливо спросила:

— Что с вами, Федор Иванович, уж не больны ли вы? Или что-нибудь случилось? Не вздумайте обманывать меня, я ведь все вижу.

От доброго, сочувственного взгляда и привлекательной простоты ее слов мне стало хорошо и захотелось ее поблагодарить, рассказать, как много она значит в моей жизни, но я промолчал. Нам предстояло о многом поговорить, кто еще знает, как обернется наша беседа, не пожалеть бы потом о своей откровенности.

Я поведал ей все, что узнал от Веры Петровны, описал характер и образ действий Лукина и посоветовал быть с ним осторожней.