Повесть о жизни и смерти - [50]

Это было уж слишком даже для терпения Антона. Он слабо усмехнулся и сказал:

— Не слишком ли вы против меня ополчились?.. Вы в самом деле считаете, что между нами ничего общего нет?..

— Зачем? — перебил я его. — Нас единственно разделяют философские взгляды… Мне порой, например, на земле тесно, а тебе любая дыра — отечество. В твоем мире нет друзей и никому ты не нужен, все люди — волки, и ты в этой стае такой же. Друзей и учителей ты отбираешь не по признакам ума и порядочности, а по тому в какой мере они готовы чем-нибудь для тебя поступиться. Твоя философия убедила тебя, что природа фабрикует слишком много брака и разборчивость в людях бесполезна… Мои правила отбора подсказывают мне, что нам пора расстаться. Друзьями мы с тобой не будем. Нас единственно разделяют философские взгляды, но этого достаточно, чтобы мы стали врагами — и навсегда…

На следующий день Антон уехал в командировку, а десять дней спустя он лежал у моих ног мертвым.

Глава девятая

В те дни, когда Антон находился в своей последней поездке, произошли события, о которых он так и не узнал. В лаборатории, где лишь недавно верхом удачи считалась пересадка отдельного органа, назрела мысль пересадить организм целиком. Моей советчицей и помощницей в этом трудном начинании была Надежда Васильевна, ей же я обязан был своим успехом.

Первый разговор на эту тему произошел между нами случайно в воскресный день, когда мы направлялись на концерт. Вечер, посвященный музыке Рубинштейна, обещал быть интересным. Среди прочих исполнителей были мои любимцы Ойстрах и Гилельс. Наши вкусы с Надеждой Васильевной не очень совпадали — я предпочел бы Рубинштейну Грига или Мендельсона, но по молчаливому соглашению мы уступали друг другу и слушали музыку тех и других.

По дороге мы говорили о чем попало. Я был в хорошем настроении и смешил мою спутницу анекдотами. Незаметно мы перешли на наши повседневные темы и с ними уже не расставались. С понедельника мы должны были приступить к новым опытам. Надежда Васильевна догадывалась, что у меня зреет интересная мысль, и терпеливо ждала, когда я с ней поделюсь. Момент показался мне подходящим. Моя спутница, как и я, была в хорошем расположении духа, и ничего неожиданного не могло произойти. На всякий случай, прежде чем заговорить, я мягко потрепал ее по плечу. Это в одно и то же время означало: «будьте внимательны, от вашего суда многое зависит» и «не спешите меня обвинять».

— Не попробовать ли нам, — предложил я, — пересадить организм целиком?

— То есть как? — не сразу поняла она. — Сдвоить?

Ее манера выражать удивление была привлекательна: на ее лице замирала недозревшая улыбка, в скошенном взгляде сквозило напряженное ожидание, протянутые руки с развернутыми ладонями устремлялись к собеседнику. Я должен признаться, что нередко злоупотреблял ее доверием, чтобы это зрелище продлить.

— Будет интересно выяснить, способен ли организм одновременно поддерживать свою и чужую жизнь. Вообразите, мы удаляем сердце и легкие у молодого животного и соединяем его кровеносную систему с системой более крупного. Возможно ли в подобном случае нормальное кровообращение и дыхание у обоих?

— Оригинально! — поспешила она выразить свое одобрение. — Антона это крайне разозлит. Ученые вам позавидуют.

О чем бы речь ни зашла, она вольно или невольно вспоминала об Антоне, и хотя никогда не поминала его добрым словом, я все еще не отделался от мысли, что она любит его.

— Оригинального мало, — заметил я. — В практике известен случай, когда врачи, остановив сердце больного ребенка, соединили его крупные сосуды с бедренной артерией и веной отца, поддерживая таким образом кровообращение. Подобным же перекрестным кровообращением пытались лечить отравленных ядами. Метод не новый, но пользовались им в продолжение нескольких часов, мы же должны научиться неделями и месяцами такое кровообращение поддерживать.

Надежда Васильевна задумалась. Пожалела ли она о том, что поспешила со своим заключением, или неожиданная мысль поколебала ее уверенность, но она выразила вдруг ряд серьезных сомнений. Значительной помехой будут группы крови, различные у животных. С этим, полагает она, нам придется считаться…

Я не дал ей договорить.

— После перекрестного кровообращения такая несовместимость должна исчезнуть… Доказали же мы, что после пересадок внутренних органов различные группы тканей уживались в одном организме…

Она погрозила мне пальцем и с той милой улыбкой, которая с некоторых пор навевала мне смутные надежды, спросила:

— Не слишком ли вы самоуверенны?

— Я позволил себе предположение, — ответил я, — опыт поправит меня.

С Надеждой Васильевной что-то случилось. После маленького камешка она с той же непринужденностью уложила булыжник на моем пути.

— Я не придаю серьезного значения этой затее, — сказала она, подкрепляя свое недоверие решительным жестом и гримасой, знакомой тем, кому приходилось выслушивать ее назидания. — Возможно, сердце и справится, но сосуды Не протолкнут столько крови.

Мы стояли на Манежной площади, запруженной автомобилями и автобусами. Нам предстояло собрать весь опыт и искусство, нажитые нами на столичных улицах, чтобы одолеть последнюю преграду и переправиться на улицу Герцена. Это обстоятельство задержало мой ответ. Отдышавшись после пробежки, все еще не отделавшись от страха, который на меня нагнал грузовой кран, нависший надо мной, подобно пушке с высокого лафета, я сказал Надежде Васильевне: