Повесть о Тобольском воеводстве - [23]

8

В конце 1612 года князя Ивана Катырева-Ростовского вызвали в Москву друзья его, бояре из полков, Так кончилась сибирская ссылка князя Ивана. Вез он из Сибири в числе прочих пожитков и некую рукопись. А что было написано, знали и многие тоболяне.

Проводили они князя Ивана, а встретили взамен его тоже князя Ивана и из того же самого ростовского дома — князя Ивана Буйносова-Ростовского, попавшего в Сибирь на воеводство за какие-то мелкие провинности. Ничего доброго не сумел сделать Буйносов и здесь, в Тобольске, а вскоре выплакал себе разрешение вернуться домой и уехал, передав воеводство своему родственнику — шурину и опять же опальному человеку — князю Ивану Семеновичу Куракину. Этот боярин, один из заметнейших русских военоначальников начала XVII века, в годы крестьянской войны склонился к тому, чтоб посадить на русский престол поляка — «с польскими и литовскими людьми на разоренье Московскому государству советником стал». Вот почему после победы над интервентами и отправили Куракина в Сибирь на службу, то-есть в опалу. И этого человека приняли привыкшие ко всему тоболяне без удивленья. Кто знает, — может быть, ошибся боярин, может быть, оговорили боярина злые языки. И, может быть, окажется князь Куракин еще лучше князя Катырева. Тот ведь тоже явился когда-то в Тобольск с темным ликом, опущенным взором. Смотрел на храбрых сибиряков не как на людей. Однако выбили сибиряки «кислую шерсть» из князя Ивана Катырева. Авось, мол, и с Иваном Куракиным народ сговорится.

Но вышло не так — не сибиряки выбили «кислую шерсть» из князя Куракина, а сей боярин, замаливая старые свои грехи перед Москвой, начал наводить в Сибири невиданные порядки. Сперва тоболяне молчали, тем более, что князь затеял любопытное дело — послал двух казаков Ивашку Петлина и Петуньку Киселева для разведки в Китай! И привезли из Китая Ивашка да Петунька от китайского царя грамоту о том, что русские могут в Китай ездить и торговать. Эту затею Куракина тоболяне одобрили. Но дальнейшие действия Куракина им не понравились. Принялся князь сибиряков всячески зажимать. Что есть сил выбивать стал подати. Отобрал у торговых людей в казну всякие доходные предприятия, вроде торговли вином, содержания бань. Запретил вывоз пушнины с ледовитого побережья на том основании, что, де, мол, иначе нельзя прекратить насилий торговцев над самоядью. А самое главное, напоминал он настойчиво и многократно о том, что Мангазея снюхалась с иноземцами, которые могут совсем прибрать ее к рукам; из Тобольска, де, в случае чего, Мангазею не защитить, придут морем не торговцы, а воины и отберут Мангазею и надо, мол, морской ход в Сибирь запретить вовсе не только для иноземцев, но и для русских. Он добился, в конце концов, своего — разорил Мангазею. И неслучайно то, что в годы упадка Мангазеи пришли в упадок и некоторые другие северные сибирские города, а в том числе и сам стольный город Тобольск. На рубеже 20-х годов, когда Мангазея оказалась наполовину покинутой жителями, уходящими на восток, замерли, опустели и посады вокруг Тобольска. Осталось в Тобольском посаде немногим более полсотни домов. Не ужились сибиряки с князем Иваном Куракиным. Грозные пожары почти одновременно разразились в Мангазее и в Тобольске. Там и тут красный петух был пущен на страх воеводе. Вскоре же после этих пожаров отбыл из Сибири Куракин. Его отозвали поспешно. В общем, он оправдался перед царем Михаилом, а вернее, перед отцом царя патриархом Филаретом. Горько плакал князь Куракин перед патриархом, жалуясь на трудность сибирской службы, на воровство и развращенность сибиряков. Мол, не соблюдают они законов ни божеских, ни человеческих. Пошлин платить не хотят, мягкую рухлядь утаивают, крестов не носят, постных дней не хранят, стали заодно с дикарями, перенимают одежду и обычай их и едят вместе, живут с некрещеными язычницами, живут с кумами и сестрами своих жен, девок из России сманивают, а то и выкрадывают, продают, при отъездах закладывают на срок, словно не жены, а шубы; не имея денег выкупить, женятся на других. Распустились! В годы смуты, мол, не было в Сибири шатости. И без них, мол, сибиряков, Русь погибла бы. Если б, мол, не они, сибиряки, то вогулы Пермь, а татары, пожалуй, и Москву взяли бы. И не есть ли сия гордыня последствием того, что управляли Сибирью мягкотелые воеводы, всякие там князья ростовского дома.

Филарет не принял этого намека. Князь Иван Катырев, тот, в кого, по злобе своей, метил Куракин, по-прежнему появлялся при государе за царским столом и за столом патриарха. Что же касается до сибиряков, так решил Филарет для обузданья их непомерной гордыни и для исправленья нравов послать в Сибирь на помощь власти светской и власть духовную. Решено было учредить в Тобольске особую епархию, поставив во главе ее мужа и твердого и доблестного — архиепископа Киприана.

Киприан выехал в Тобольск наводить порядки, но не сладя сам с буйными сибиряками, а главное с их развращенными воеводами, потребовал Киприан сыщиков-следователей для разбора всех этих дел докучных мирских. И помчались в Сибирь строгие следователи — Иван Спасителев да Арефа Башмаков. И чесали себе затылки храбрые тоболяне. Нет! В годы войны, когда шли на Тобольск остяки, вогулы, татары, было легче, спокойней. Где-то славный князь Иван Катырев, который не звал из Москвы сыщиков, не заводил следствий, не сочинял по каждому поводу жалоб, а правил как мог, да советовался про то, в чем сам был не тверд, с добрыми людьми.