Повесть о полках Богунском и Таращанском - [43]

Шрифт
Интервал

Поезд остановился, и Евтушенко спрыгнул.

— Здесь дороги расходятся навкрест, товарищ Кочубей, — сказал Евтушенко. — Вот видно отсюдова, с бугорка, — показал он пальцем.

С горки от станции по белому мокрому мартовскому снегу был виден ровный крест расходящихся дорог у опушки огромного хвойного леса, за которым белели башни монастырской колокольни, золотели купола. День был на редкость ясный. Первая солнечная теплота дня весеннего равноденствия. Было девятое марта.

— Прямо в лес — дорога на монастырь. Женский монастырь, с монашками, — прибавил Евтушенко и улыбнулся. — Бандиты хоть в бога не верят, но этого монастыря боятся. Там у нас пушка мазепинская чи шведская имеется — камнем стреляет, — еще шире улыбнулся он. Теперь видно стало, какой он красавец, хоть и рябой. — В селе — наш отряд. Направо — дорога на Чарторыги, резиденция Тыдня, налево — на Шостку. Со стороны Чарторыгов их, должно, поднажал Тыдень: туда им ходу нет. Со стороны Шостки вчера отбили «москвичи». Сейчас получим донесение разведки.

Евтушенко вскочил на коня и ускакал.

Денис, объехав фронт своих построившихся всадников, объяснил суть предстоящей операции.

— Разрешите доложить, товарищ командир, — вернулся через минуту Евтушенко, — что Тыдня со стороны Чарторыгов не слыхать. Говорят, погнался за Артамоновым. Бандиты в лесу. Мой отряд находится с ними в перестрелке.

— Ну что ж, отправимся на место.

— Я полагаю гнать их лесом, а нам с вами выехать к открытой группе, где идет бой.

— Давай, — согласился Денис. — Один эскадрон пойдет в обход на Шостку. Тебе, Лобода, на Шостку. До моего распоряжения оставаться там. Перейти под командование местного отряда. Второй и третий эскадроны — у леса спешиться и прочистить лес насквозь. К вечеру быть в Ярославце. Четвертый эскадрон — за мной!

И Денис повернул за Евтушенко. Киёк следовал за ним.

Проезжая мимо монастыря, Денис увидел ту пушку, о которой говорил ему Евтушенко, — допотопную пушку петровских времен, взятую на шосткинском заводе, построенном еще Петром Первым. Денис подъехал к пушке.

— Вот она, наша Маша! — похвастался Евтушенко. — Увели у Тыдня. У него было две, одна осталась.

— А кто командир? — спросил Денис.

— Я, — небрежно отозвался маленький куценький человечек в подоткнутой шинели, сидевший на круглых тесаных камнях и жевавший краюху хлеба. Он подозрительно осматривал Дениса, одетого в немецкую шинель. — Ты что ж, артиллерист?

— Фелильвелькир царской службы, — приосанился командир. — Да вот и бонбы, — показал командир на круглые белые тесаные булыжники, на которых он сидел.

— Ну, давай, папаша, поддерживай! — пожал руку Денис.

— Расшляпаю как следовает! — крикнул ему вслед пушкарь.

Пока скакали вдоль леса на Чарторыги, Денис расспрашивал Евтушенко.

— Так Тыдень, по-твоему, человек стоящий?

— Лютый человек! — отвечал Евтушенко, тяжело при этом вздохнув. — Дошел до беды и сам не рад.

Невдалеке послышались отдельные выстрелы, затем — короткая пулеметная строчка.

— Расписываются в смерти. Здесь! Стой! — сказал Евтушенко и осадил лошадь.

Денис махнул рукой, и эскадрон, отставший на сотню шагов, остановился.

— Пускай облегают тыл лесом, а пол-эскадрона спешь да продери по лесу, — сказал Евтушенко Денису. — А мы вон туда потопаем. Вон и наши скачут! — показал он вдаль.

Евтушенко поднял саблю, помахав ею в воздухе, и помчался навстречу двум всадникам, Денис и Киёк поскакали за ним.

— Залегли в канаву и клюют из пулемета, не можно подступиться, наши в обход пошли, — сообщили разведчики.

— Отдать коней коноводам! Пулеметчики — вперед, за мной! — скомандовал Денис.

Подъехав ближе к лесу, он спешился и, взяв «люйс», пошел к канаве, окаймляющей лес. Он пустил по канаве первую очередь. Крикнул, подбегая ближе:

— Сдавайся, гады! Выбьем!

— А хрена!.. — крикнули из канавы. — Получай, на!

Ветки посыпались с дерева и осыпали хвоей Дениса и Евтушенко. Они вскочили в канаву.

— По канаве! — крикнул Денис подбегающим пулеметчикам.

— А, гад! — раздался крик Евтушенко. — На, получай!

Прозвучало несколько выстрелов. Евтушенко стал выбираться наружу, таща за собою убитого.

— Щекотюк! — закричал он. — Щекотюка коцнул. Ложись, Кочубей! Киёк, ложись! Зараз они в атаку пойдут. У них уже патронов нету, последние доигрывают. Ребята, поднажми! — крикнул он в кулак, как в рупор, бегущим по канаве пулеметчикам.

— Бросай гранаты! — приказал Кочубей.

Разом взорвалось несколько гранат, и будто выбросило людей из канавы: десяток бандитов выскочили на поляну и упали в снег, лицом к стрелкам.

— Ползут, живые! Полосни их из «люйса»! — закричал Евтушенко.

Денис пустил две очереди. Подползшие бандиты вскинулись еще раз и упали. Но один из них побежал, как ни странно, вперед, а не назад.

— А, черт! — выругался Евтушенко и, не расслышав окрика Кочубея: «Не бей, то баба!» — выстрелил.

Женщина упала.

По всей канаве все дальше и дальше хлопали гранаты. Когда из канавы вырывались бандиты, они попадали под перекрестный огонь пулеметчиков и стрелков, окружавших уже сплошною цепью взгорье, прилегающее к лесу.

— Отчего они не бегут в лес? — недоумевал Денис.

— Тай там жара — клопам душно, — отвечал Евтушенко. — Они пробовали. А думаешь, там их нет? Еще будет работы! Это ж мы самое кубло выкурили. То Щекотюк, — показал он пальцем, — то Маруська, что я подцепил. А тот вон, вверх бородой, должно, что Ященко лежит. Ну да, он!.. Бусла не видать что-то, должно, в лес ушел. У них уже патронов в обжимку. Тыдень арсенал в Ярославце себе забрал, а их выгнал. Вот они и подались на Шостку беспатронные; думали там подлататься, да и прошостились. Ну, теперь подыматься пора. Ребята их взяли в шоры. Брось отсюда в обход еще пару конных— вон до того столба, что под горой. Там лес кончается, они под горою пройдут, да и выйдут к ровчаку — тому эскадрону в связь, что в обход сперва пошел. Он туда обязательно выйдет, больше некуда.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.