Повесть о полках Богунском и Таращанском - [25]

Батько достал трубочку и стал кремнем высекать огниво, привыкши не доверять спячкам во время вьюги, Денис чиркнул спичку и поднес батьку. Тот, заслоняя спичку от ветра, прикурил, и Денис увидел замечательное батькино око, покосившееся на него. Что-то было в этом взгляде, напоминавшее провинившегося ребенка, И хоть полюбил он уже батька раньше, но теперь только увидел он, что за чудесное человеческое существо был этот неистовый, героический, суровый человек. Денис не мог не улыбнуться этому покосившемуся на него оку,_; Улыбнулся и батько.

Здание летнего театра, переименованное в Народный дом, не могло вместить желавших послушать речи командиров и ревкомовцев, тем более что приглашались на митинг и жители города. Поэтому, изобретательный народ, бойцы решили вынуть окна, сообразив, что, несмотря на двадцатиградусный мороз, в Нардоме достаточно будет тепло от человеческого дыхания. Зато слушать сможет и народ, собравшийся на площади. Проезжавшие кавалеристы тоже остановились, услышав играющую в доме гармонь, и этот строй всадников создал как бы своеобразный «бельэтаж», с которого им было виднее и слышнее, чем пешим.

Кто-то увидел приближающихся командиров.

— Во фрунт, ребята! Щорс с папашею идут!

— Идут, идут! — пронеслось через открытые окна внутрь театра. И в театре все зашевелились, и гармошка смолкла.

Услышав слово «идут», комендант ревкома Касьян Левкович, красовавшийся на сцене в синих галифе, в красных дамских чулках и желтых американских ботинках, да сверх всего в каком-то зеленом, не сходящемся на крутой груди чиновничьем вицмундире губернаторского ведомства, с золотыми пуговицами, вспрыгнул на рампу и стал поправлять огонь в коптивших керосиновых Лампах-«молниях».

Подняв предваряюще вверх лейтенантский кортик и крикнув: «Граждане, приказываю тише! Командиры идут. Сейчас откроется митинг», — Левкович спрыгнул со сцены, дав место вошедшим командирам.

Первым взошел на эстраду Боженко. Он широко расставил ноги, как матрос на палубе в качку, поправил шапку на голове и оружие на поясе и сказал, как будто размышляя вслух:

— Граждане и обыватели, великодушно извиняюсь, что произошел бой, но если эту сволочь не уничтожать, то она опять возникнет. — Батько развел руками и, выдержав паузу, сошел с эстрады.

Вслед за ним выступил Денис Кочубей. Он сказал:

— Товарищи, над нами сегодня — небо социализма и звезды коммуны. На некоторых шапках я вижу красные звезды. Их не хватило, видно, на всех в сегодняшнюю ночь — на всех тех, кто видит уже сейчас ясное небо коммуны. Нас больше, чем звезд на небе, и мы — миллионы освобожденных трудящихся людей — бессмертны. Никто из нас не боится смерти, потому что мы полны бессмертной творческой любви к прекрасной жизни среди свободы и презираем угнетение. Вчера здесь хозяйничали насильники, угнетатели и паразиты. Вы видели сегодня утром их собачью смерть, а к вечеру даже на снегу не осталось следа их гнусной крови. Чистый снег убрал белой скатертью город — исторический с сегодняшнего дня город, — как дом, приветливо встречающий дорогих гостей — геройских таращанцев и богунцев, под знамена которых переходят сегодня партизаны.

БОИ НА «ЗАЛИЗНИЦЕ»

Боженко недолго пришлось ждать боя с оккупантами: он состоялся назавтра.

Батько недаром поторопился выступить из Городни: разведка доносила ему, что неприятельские эшелоны стоят на станциях Мена и Низковка и договариваются со Сновском о получении новых паровозов из депо.

Батько послал Ничипоренко, бывшего рабочего сновского депо, а теперь таращанского командира, в Сновск с заданием воспрепятствовать выдаче паровозов из депо и задержать там неприятельские эшелоны. Он решил окружить их в Сновске и разоружить без боя.

Расчет батька заключался главным образом в том, чтобы лишить оккупантов возможности в открытом поле пустить в ход дальнобойную артиллерию бронепоезда. Поэтому он погрузил Кабулу с его многочисленным и хорошо вышколенным боевым батальоном (в три тысячи человек) в эшелон и приказал ему высадиться в Сновске, окружить вражеский эшелон и взять его без боя или во всяком случае с малыми потерями.

От Городни до Сновска было около двадцати пяти километров. И Кабула, промчавшись сквозь Сновск и не найдя там оккупантов, по собственной инициативе, руководимый боевым азартом и инерцией, домчался до следующей станции— Низковки, надеясь захватить неприятеля, но на пятом километре разъехался с оккупантскими эшелонами, мчавшимися под уклон, к Сновску.

В Сновске оккупанты не задержались, они решили добраться до Городни.

Кабула очутился в нелепом положении. Не имея возможности развернуться с эшелоном в пути и пуститься вдогонку неприятелю, он вынужден был доехать до Низковки, чтобы переманеврировать направление состава. Пока он в Низковке маневрировал на путях, немцы проскочили без остановки Сновск и приближались к разъезду Камка, что между Сновском и Городней, к которому в это время пешим маршем подходил уже Боженко — двойною, разбросанною по обеим сторонам пути цепью с остальною половиною своего возросшего почти до шести тысяч штыков полка. При нем было свыше трех тысяч пехоты и шестьсот сабельных клинков, да еще артиллерия Хомиченко.