Повесть о полках Богунском и Таращанском - [120]

Нет, не плакал Кабула над батьковой могилой. И тот львиный рев, что остался в его ушах от стонов батька, разрастался в его груди, превращаясь в неистощимую гневную силу.

Трудно было ехать Кабуле в вагоне, слыша отдаленный приближающийся к Житомиру грохот боя, но не имел он права вернуться и тотчас ввязаться в него. Поседели виски Кабулы от этого гнева, и скрутил он плеть из воловьих жил так, что разорвалась, распалась она на куски, как ветошка.

И приняся точить Кабула на оселке саблю.

Посходились к нему и другие ехавшие с ним в вагоне бойцы и тоже принялись точить сабли.

«Ой, жив он, жив, ой, жив же ж, жив!» — высвистывали сабли. И знал Кабула, что батько жив, не умер, и заговорит его душа гневными беспощадными боями с отравившим его врагом.

«Ой, жив, я жив, не згинув, жив!. — пела уже десятая сабля бойца на Кабулином оселке.

БЕССМЕРТНЫЙ БАТЬКО

А Щорс ворвался клином в неприятельские пени, разломил их неистовым ударом надвое, зашел врагу в тыл, развернулся на обе стороны, как поступал с кавалерией в рейде, хоть у него не было здесь кавалерии, за исключением дивизионной разведки, оставленной на всякий случай на фланге, чтобы прикрывать артиллерию.

Но инерция галлеровой шляхты, рвавшейся уже два дня к Житомиру и узнавшей, что в городе траур, была такова, что не успел еще Щорс ударить в спину неприятельской пехоте, а уж кавалерия неприятеля ворвалась в город и стала рыскать по городу и искать могилу красного вождя…

.. Повернулся батько в гробу и сказал из-под земли:

«А ну, подойдите, проклятые собаки, погляжу я на вас мертвыми очами…»

Не батько повернулся в гробу, а вытряхнули его подлые осквернители из гроба: еще не успел и уснуть он как следует в смерти.

И пикой пробили ему пилсудчики мертвые глаза и привязали арканом за шею, волоча геройское тело по Житомиру, и, оторвав ему голову, забросили ту знаменитую голову в бездонный колодец, а тело порубали на куски и растащили по всему городу на пиках: там лежала рука, там нога, и казалось, что все боялись они, что срастутся богатырские члены; и всё охотились за ними шляхетские всадники, упражняясь пиками, и казалось, что с одним только мертвым примчались они сражаться.

О, если б задержался на тот час Кабула и увидел бы он это надругательство проклятой шляхты над героем, — один на один вступил бы он в сражение с целым конным полком, и немало голов отделил бы он отточенной до искры саблей и забросил бы их в колодец.

Но хоть и не увидел этого Кабула, мчавшийся к своему полку, а чуяло его сердце, что мертвый батько там где-то один воюет. И точил он саблю и клялся под неумолкаемый в его ушах стон, похожий на гнезный львиный рев, что нарубит он мелкой капусты из панских плеч с золотыми погонами.

— Пошинкую в капусту я ту стервоту! — выговаривал он, выглядывая в окошко и грозясь гневными глазами в сторону оставленного Житомира,

Но клялся в этом не только Кабула: все житомирские жители, видевшие издевательство над свежей могилой бойца, клялись — безоружные и никогда не мечтавшие воевать, — что вступят они в ряды красных войск, как только те вернутся.

И послали рабочие свою делегацию к Щорсу, чтобы отыскали его и сказали о том, что делается в Житомире. Но Щорс знал и без делегации, что делается в городе, и приказал он своей артиллерии вместе с кавалерийской разведкой, ворваться в Житомир и ударить вдоль улицы на картечь.

Попадали паны, как груши, на землю, когда, завидев въезжавшую в город артиллерию, понеслись от нее вдоль улиц, и в какую улицу ни помчатся — там и наткнутся на говорящие с ними огнем жерла пушек, давно приученных к смелому, кинжальному удару.

А кавалерийская разведка заехала с вокзала, и с гиком два полуэскадрона понеслись на врагов с тылу. И ни один не ушел живым из того конного уланского полка, что надругался над телом Боженко.

Пока артиллерия громила вражеских улан, Щорс всадил штык в зад петлюровской пехоте, и кричали петлюровцы, как лисы, попавшие в тенета, запутавшись среди ночи и не разбирая, где свои, где чужие, Зато красные бойцы не ошибались, — и в особенности беспощадно работали штыком щорсовцы-курсанты, впервые за все время трехмесячного учения выпущенные в бой.

На рассвете стоял Щорс над взрытой батькиной могилой возле памятника Пушкину на бульваре и говорил бойцам:

— Что ж, правду сказал батько — не улежалось ему в могиле, и мертвый пошел воевать он, как полагается народному герою.

И в тот же день набрал Щорс в Житомире новый батальон из добровольцев. И много было в том батальоне бородачей — рабочих и крестьян. И множество женщин предложили ему своп услуги для медицинского обслуживания, для хозяйственных и культурных целей дивизии.

Целая труппа актеров отдала себя в распоряжение дивизии, дав согласие выступать где угодно на фронте перед красными бойцами.

Так батько Боженко набирал добровольцев в Красную Армию — деятельный и после смерти. Нет, батько Боженко не умер.

А Кабула, услышав по приезде в Рогачев о нал ругательстве над батьком и о том, что Щорс вернул Житомир обратно, уничтожив всю наступавшую дивизию сичевиков и кавалерийскую бригаду пилсудчиков, прошел за неделю до самого Коростеня, разбил под Межиричами одним полком своим другую дивизию галичан и польскую кавалерию, предводимую Тютюнником, передавшимся Пилсудскому и набиравшим в Польше кавалерийские легионы. Эти легионеры бросились в атаку под Межиричами, прицепив к плечам старинные жестяные крылья (употреблявшиеся польскими войсками еще в XVI веке), думая их видом и их дряблым звоном напугать красных бойцов. Опрокинул Кабула этих шутов-кавалеристов и послал побитые и помятые крылья как самые смехотворные трофеи в подарок командукру, написав, что он уничтожил «небесное войско».