Повесть о Поле Фимкиной - [7]

Улица Молодежная строится на месте бывших огородов. Овес да суданку всю жизнь сеяли тут колхозники на корм скотине, и старая дорога (сколько веков была она на одном месте) шла на Киселевку в район. Теперь огороды и дорогу перенесли в другое место, а по улице ступаешь, по земле этой, и все равно чувствуешь недавнее, былое. Трудно уходит из памяти прежняя жизнь. Так и слышишь: вжикают косы по овсу и тарахтят на рассвете послевоенные телеги на базар в Киселевку, лошади сытно фыркают, голоса звонкие перекликаются.

Войдя во двор сына, Поля придирчиво оглядела все до мелочей. Двор имел беспечно-неприбранный, нехозяйский вид. Калитка в огород, двери сарая и дом были раскрыты настежь. Как беспризорные, бродят куры. Картошку в огороде и не видать, так ее заглушила белесая заросль красавки, дружно поднявшейся после дождя. Двор наполовину разгорожен еще прежними жильцами на топку, и, как щербины, зияют на прожилинах пустоты с отодранными штакетинами. Дровяные щепки, оставшиеся после прежних зим, уныло выглядывают из травы. Только и веселит глаз — белье на веревке постиранное, пестрое.

— А эти уж совсем живут… Пролетары голодраные! — выругалась Поля, придя в растерянность от такого неуюта. — Никакой войны не надо, само собой все рушится без заботливой руки. Нет, и эти — никуда не годные люди!

Она положила на стол в сенях, где молодые обедали летом, узелок с блинами и огурцами, приоткрыла занавеску на двери в зал. В глаза бросились приклеенные на стенах яркие обложки журналов с фотографиями киноартисток, чуждых своей красотой здесь, в сельском обиходе. На столе рядом с магнитофоном валялись разбросанные шахматы, отвертки, паяльник, разные проводки. Гитара, прислоненная к стене, стояла на полу, но съехала, зацепилась грифом на ножку стола. Вот и все Вовкины занятия. Опять, наверно, до полуночи цветную музыку мастерил. «Какой человек! Ни пришей, ни пристебай. Всем занимается, только не делом». Через открытую дверь в спальню виднелась койка. Вовка разметался во сне, голова запрокинулась на подушке. Сноха уткнулась ему под мышку. Внучка спала в детской, тоже сбросила с себя одеяло, попка торчит голая.

— Вот Ермаки-то беспечные… Ох, да ну их! — досадно махнула Поля рукой и вышла. На ходу подхватила у сарая мотыгу и, перешагнув полуразрушенную изгородь, отчаянно заколотила по земле, пробиваясь сквозь траву к картофельным кустам, тут же окучивая их. Минут сорок тяпала без передышки Поля, локти, как челноки, ходили туда-сюда, пока не заломило в спине. Потом, разогнувшись, оглядела после себя участок с поверженным сорняком и повеселевшими картофельными кустами. «Довольно, — сказала она себе, — начало есть, остальное пусть сами доделывают. Нечего их баловать, пойду будить лежебок».

Но сначала она заглянула в спальню к внучке. Та уже игралась на койке, вскидывала ножки, ловила их руками.

— Проснулась, моя гуля, — негромко заговорила Поля, присаживаясь рядом, — проснулась, крохотуля. Ох она, умница да красавица! Картиночка с прабабушки Фимы, патретик ее писаный…

Как умеет, опять задумалась Поля, все по-своему сделать жизнь. Был у нее только сын Вовка, рос с оскорбительным прозвищем «суразенок», тычки да подзатыльники получал от обидчиков. Жила Поля как на иголках в беспокойстве за его судьбу и за свою тоже. Кругом — одинокость да Вовка горемычный. И вот как из воздуха образовалось или с неба упало живое, с веселым личиком чудо — радостное и тревожное одновременно. Порой сомнение возьмет: явь ли это? Хоть руками ощупывай девчушку…

Внучка разрумянилась со сна, смеясь, хлопала ладошками Поле по лицу. Веселая, вся как цветок. Но стоит только заглянуть ей в глаза, как душу пронзали сосредоточенная в детских зрачках серьезность и как бы овеществленная в хрусталике неизбывная мамкина печаль. И тогда начинает казаться ей: стоит во внучкиных глазах Полина вина, и свои не знаешь куда отвести…

Когда заявился из армии Вовка, держа за руку Серафимину мать (какая уж там мать, девчушка, совсем зеленая!), в суете встречи Поля выбрала минуту, позвала сына во двор, вроде показать хозяйство, и тут не вытерпела, упрекнула:

— Вовка, что ж это ты наделал-то? Схватил где-то птичку, уже разгнездившуюся, прямо с яичком. Ребенок-то хоть твой будет?

Вовка промолчал, может, обиделся. А немного погодя, получил вот эту квартиру. Колхоз механизаторов-то ценит. Но, как только привезли новорожденную, Поля, не теряя ни минуты, перехватила ее к себе на руки и не без задней мысли стала пристально разглядывать. Сначала ее насторожило, что девочка (ни в мать, ни в отца) беленькая. Но когда сквозь лиловый туман в ее глазах разглядела она зеленоватые лучики, радостно закричала на всю квартиру:

— Ох, детки, идите-ка сюда! Гляньте, да ведь она похожа на мамаку Фимку! И волосики светлые, и височки сплюснуты с боков. Нет, это мамакина копия!

Девочку весь день шутя называли Фимой. А потом так и записали в свидетельство Серафимой. Подрастая, Серафима все отчетливей выказывала прабабкины черты…

Поля одевала внучку, а та все тянулась к ней руками, все хлопала по ее лицу ладошками.

— Побей бабу, побей ее, нехорошую… — приговаривала Поля.