Повесть о пережитом - [46]

На пятые сутки начались видения. Совершенно явственно вырисовался на мерзлой стене перрон Курского вокзала в Москве, спешащие на посадку пассажиры, и среди них… мечущаяся Вера!.. Секунды две я понимал, что это болезненные иллюзии, но тут же мой мозг воспринимал все это как живую действительность. Я закричал: «Вера! Я здесь, здесь!»

Открылась дверь карцера. Дежурил молодой солдат.

— Чего кричишь? Спятил, что ли?

— Во сне я…

— Тут спать не положено!.. А будешь орать, заберу ящик… Снисхождение делают, а он… Вста-ать! Руки по швам!.. Садись!.. Вста-ать!.. Очухался? Ну вот…

Солдат закрыл дверь и начал, «заочно» костить меня за то, что не даю ему спокойно дежурить.

А я хотел, хотел видеть Веру? Всматривался в стену, в углы…

Вдруг выросла фигура офицера с пустыми глазами.

— Вста-ать!..

Он сунул мне насквозь проеденный морозом пиджак, висевший все дни в «предбаннике».

— Срок истек, — сообщил офицер. — Марш в корпус!

В камере я лег на откинутую от стены доску. Меня подбрасывало как мячик.

Спустя неделю приехал Чумаков.

— Ну что, как себя чувствуете? Отдохнули?.. Не хотите ли еще разок туда? Могу устроить…

— Лучше выведите меня сейчас вот за эту дверь и расстреляйте.

Чумаков скривил рот. Начал собирать бумаги.

— Следствие закончено, — буркнул он. — Сегодня подпишете двести шестую статью…

Продел в иглу белую нитку и стал сшивать протоколы.

— Вот уж поистине белыми нитками шьете дело, — заметил я.

Чумаков усмехнулся.

— Хм!.. Вы еще способны острить?..

Скорбные складки легли на лицо Тодорского.

Хотя был выходной, но в канцелярии скопилось много дел. Надо было ими заняться. Александр Иванович, провожая меня, сказал:

— Вера в будущее — великое дело, товарищ. Необоримая сила!

Человек — человеку

В Москве по улице Кирова шел вечером майор. Всматривался в подсвеченные номерные знаки на углах зданий. Дом № 14… Поднялся на третий этаж. Квартира № 36…

Дверь открыла старушка. Боязливо отступила.

— Вам кого?

— Простите за беспокойство. Квартира Ульмишека здесь?

— Да! — кивнула старушка. Вежливый тон офицера погасил тревогу. — Прошу вас.

И повела нежданного гостя по коридору к своей комнате.

— Проходите, пожалуйста…

В комнате у окна стояла полуседая женщина. Майор уловил в чертах смуглого лица что-то общее с Ульмишеком.

Старая хозяйка, желая, очевидно, опередить неизбежный вопрос, сказала:

— А сына нет в Москве. Он… в командировке… надолго… Вы, наверно, ему товарищем были по фронту?.. Что же вы стоите? Садитесь!

Гость сел. Сели и женщины.

Майор узнал, что перед ним сестра Павла Григорьевича и мать — Стера Ионовна. Ей уже семьдесят семь… Попросил разрешения курить.

— На фронте с вашим сыном я не был, — сказал он. — Но достаточно знаю его как человека и работника… Скажите, вашим соседям известно, что он… в командировке?

— Да… — нетвердо произнесла Стера Ионовна и вопросительно посмотрела на дочь.

— Вы… откуда? Москвич или… приехали? — спросила та.

Ее глаза засветились, словно она вдруг подумала о чем-то невозможном.

— Я не москвич, — ответил майор. — Приехал по служебным делам.

Он положил ладонь на руку старухи.

— Ваш сын очень хороший, честный, прямой!

Стера Ионовна всхлипнула, втянула голову в плечи, сделалась совсем маленькой.

Дочь быстро встала, подошла к ней.

— У тебя же сердце, мама!

И повернулась к майору.

— В нашей семье большое несчастье, товарищ…

Мать тихо плакала, вытирая пальцами мокрые щеки.

Майор неожиданно сказал:

— Павел Григорьевич жив и здоров, работает… Позволяю себе передать от него сыновний привет. Я его теперешний начальник… Пока я там, можете быть спокойны за него.

Обе женщины смотрели на майора, веря и не веря, благодарно и опасливо.

Майор сказал, что бандероли, которые посылает Стера Ионовна, он по долгу службы вскрывает лично. Ему запомнился московский адрес: «Улица Кирова, четырнадцать, квартира тридцать шесть…» Ульмишек ни о чем не просил, даже не знает, что начальник уехал. А в Москве майору в голову навязчиво лез все тот же адрес: «Четырнадцать, тридцать шесть! Улица Кирова… Четырнадцать, тридцать шесть! Улица Кирова…» Вот он и пошел. И пришел…

— Можете передать со мной письмо, посылку.

Мать и дочь засуетились. Говорили шепотом, бросались от стола к буфету, от буфета к шкафу. Послать было нечего. Идти покупать — поздно, майор спешил на поезд. Нашли маленькую плитку шоколада.

Уселись за письмо. Старуха стояла за спиной дочери, шептала строки и с материнской добротой посматривала на курившего офицера. Она все поняла!..

Майор взял письмо, плитку шоколада и ушел.

Дорога была бугристая, с рытвинами. То круто поднималась в гору, то сбегала в низину. Мы строго держали строй. Сбоку — автоматчики и собаки. Окрики, рычание… Позади тащилась повозка с инструментами.

Было раннее утро, но солнце уже грело. Появилась мошка. Пришлось укрыться марлевыми сетками.

На лесоповал выгнали всех работавших в зоне, кроме врачей и фельдшеров. Делянка была километрах в пяти. До вечера нужно было очистить ее от сушняка, повалить десяток деревьев, разделать на дрова.

Пришли в синевато-темную тайгу. Конвойные расставили запретки — фанерные дощечки на палках. Переступишь линию — прощай жизнь!

Начальник конвоя предупредил: