Повесть о каменном хлебе - [7]

И Айлэмэ вывалила Лави свою немудреную жизненную историю — родилась-училась-доучилась-поступила…

— Куда поступила? — немедленно заинтересовалась эльфка, и отчего-то очень обрадовалась, услышав, что учится девочка "на бутафора-кукольника" и неплохо рисует. — Молодец, ребенок — не маешься дурью, как некоторые-разные… А еще?

Время шло, и Айлэмэ сама не заметила, как рассказала не только обо всем, что творилось в ее жизни, но и поведала все свои надежды, мечты и страхи:

— Понимаешь… Вот мама… И другие там… Они меня хвалят, что рисую хорошо, вообще что у меня здорово получаются такие вещи… Ну, там, лепить, или еще что-то такое… Но ведь это — то, что я делаю… А не я сама… Никому не интересно, что у меня внутри, о чем я думаю, что чувствую… А если я перестану уметь рисовать — я уже никому не буду нужна?

— Что ты, пушистая… — Лави легко коснулась плеча девочки, — Я тебя совсем немного знаю, но уже вижу, что ты необычное создание. Удивительное и красивое… Но не только. Что-то в тебе есть такое… Ты добрая и нежная, а сейчас это такая редкость. У тебя чуткая душа…

— И кому это надо?

— Надо, пушистая, надо… Поверь мне. — Лави заглянула девочке в глаза и улыбнулась ободряюще, — Веришь?

Та кивнула, смущаясь и радуясь, что в темноте не видно залившего ее щеки и лоб румянца.

— Мы еще поговорим, пушистая. Обязательно. — Лави улыбнулась еще раз, встала и перешла на противоположную сторону круга. Ей тут же вручили гитару, она засмеялась и потребовала "чего-нибудь, чтобы смягчить горло", сделала пару глотков, облизнула губы и замерла. Сразу стало необыкновенно тихо — только потрескивали поленья в костре. Лави поставила пальцы на гриф, другой рукой провела по струнам — тихий перебор, словно журчание ручейка, затем ударила — отчаянный резкий звон — и запела.

Айлэмэ смотрела на ее залитое отсветами огня лицо, любовалась ее движениями — как она встряхивает головой и склоняется к грифу, и волосы скрывают ее лицо, как она запрокидывает голову, и снова — вперед, и тени, и блики, и не разглядеть огромных потемневших глаз, брови — страдальческим изломом, а голос, голос парит и опускается, срывается на крик, переходит в полушепот и взмывает вновь…

Лави спела несколько песен подряд. Закончив последнюю, так и осталась сидеть, одной рукой сжимая гриф, а пальцы другой, еще касавшиеся струн, слабо подергивались. Наконец рука бессильно соскользнула с округлого бока гитары и повисла. Голова Лави была опущена, волосы совершенно закрывали лицо. Кто-то осторожно забрал у девушки гитару, передал кому-то еще — потекла новая мелодия, тихая, спокойная. Кто-то сел рядом с Лави, обнял ее за плечи — она шевельнулась, подняла голову. Неверным движением поправила пряди. Ее о чем-то спросили, она ответила — Айлэмэ не расслышала ни слова, но увидела, как двигаются губы эльфки, и облегченно вздохнула: никогда еще ей не попадалось никого, кто вот так, целиком отдавал бы себя песне, словно выпевая свою душу…

* * *

— Но я хочу остаться! Ну подождут меня еще немного, не в первый раз! Перебьются! — Айлэмэ умоляюще заглянула в глаза Лави. — Ничего страшного не будет!

— Будет! — отрезала та, но посмотрев на готовую расплакаться девочку, мягко улыбнулась и легко коснулась кончиками пальцев ее щеки: — Сама подумай, пушистая. Тебя же отпустили на вполне понятных и четких условиях. Если ты не приедешь вовремя — могут быть неприятности. Могут тебя перестать отпускать на Эльфятник? Угу, вот видишь. А мне не хотелось бы лишиться замечательной возможности тебя видеть…

Айлэмэ просияла:

— Правда? Ты там бываешь? А… А я тебя не видела…

— Бываю, но редко. Обычно народ у меня дома толчется. Только избранные… — с улыбкой, — И тебя я тоже приглашаю. Только сейчас тебе надо уехать, а то, судя по твоим рассказам, родители у тебя те еще… Могут запретить ходить-ездить… Нет, сейчас езжай обратно, ага?

— Нуууу…

— Пушистая, не надо спорить. Пожалуйста. Ты говорила, к пяти тебя ждут? Так, до станции еще топать и топать, электричка у нас… Ага… — Лави достала из кармана джинсов расписание и углубилась в его изучение.

Игра уже час как закончилась, но Айлэмэ узнала, что никто не торопится ехать домой! Все, кому надо было спешить, уже уехали, но остальные явно никуда не собирались. Намечался общий костер, народ намеревался сидеть до ночи, а вообще-то, как сказала Нэр, и всю ночь, и разъезжаться игроки будут только на следующее утро. Айлэмэ готова была зареветь от досады: она-то сказала родителям, что будет дома именно сегодня, причем днем, а это означало, что остаться ей никак не получится. Может быть, она сама и рискнула бы, наплевав на все, но оказалось, что Лави (которой она имела несчастье рассказать о требовании родителей) решительно против.

Игра получилась чудесной, хотя по большей части Айлэмэ приходилось заниматься такими прозаическими делами, как приготовление еды (макароны, тушенка, каша, чай) и мытье посуды. Девочке запомнилось превращение в дриаду какой-то человечки из заблудившихся, захват в плен нескольких человек — двух приспособили "для выполнения особых обязанностей" и долго хихикали по этому поводу, третьего убили — картинно повалившись на землю, он долго хрипел и стонал, и успел всем порядком надоесть, потом все-таки застыл, а через пару минут поднялся, выудил из кармана белую тряпочку, повязал вокруг головы и проворчал, с упреком взглянув на дриад: "Подлые вы… Третий раз уже через вас мру…" Дриады дружно захохотали, а парнишка еще более обиженно посмотрел на них и печально убрел в мертвятник.